Статьи
Шрифт:
Сама по себе государственная роспись — дело не новое: государственный бюджет всегда составлялся у нас министерствами, и путем, указанным в I томе “Свода законов”, в главе об учреждении министерств, всегда вносился на высочайшее усмотрение. Но дело в том, что в прежнее время бюджет этот редко имел ту степень строго научной обработки вопроса, с которою не стыдно показаться в люди, на всеузрение целого народа.
С опубликованием бюджета тесно связано и публикование отчетов министров и других главных начальников. Публика наша находится в совершенном неведении о тех громадных предприятиях, на которые расходуются у нас самые громадные средства, и не ведает об этом, конечно, только потому, что иные министерские отчеты для всех для нас совершенно неизвестны. В недавнее лишь время стали доходить до нас известия о министерствах внутренних дел, государственных имуществ и даже о военном, которое, как известно, обходится России дороже многих других министерств и главных управлений, вместе взятых. На 1859 год потребность военного министерства — в статье, напечатанной в “Военном сборнике”, — исчислена была в 101189282 р. 11 к. Что стоит нам наша юстиция, об этом мы стали узнавать лишь со времени основания его органа гласности, а те ведомства, которые всех нас задевают за самую живую струну и которые тесно связаны со всем экономическим строем нашей жизни, которые нам всего нужнее знать, те нам совершенно неведомы.
Будем ждать, будем надеяться, будем веровать и даже готовы верить в лучшее будущее, о котором так горячо нам говорила одна официальная статья.
<ПОЖАРНЫЕ ВАРИАЦИИ
С.-Петербург, среда, 13-го июня 1862 г
Из
С утра 31-го мая, в которое на Мытной площади происходило исполнение приговора над офицером Обручевым, осужденным в каторжную работу за распространение одного секретного издания, не имевшего, впрочем, ничего общего с листком, выпущенным под заглавием “Молодая Россия”, начались толки о жестокосердии народа. Толки эти основаны на том, что массы народа, стоявшего с раннего утра у эшафота на Мытной площади, выражали зверские желания, чтобы Обручеву отрубили голову, или наказали его кнутом, или, по крайней мере, повесили на позорном столбе вниз головою за то, что он смел идти против Царя. Есть толки, что народ не знал настоящего поступка несчастного молодого человека, считал его поджигателем и потому был так свиреп в своих желаниях; но толки эти положительно неверны. Народ, стоявший 31-го мая на площади у эшафота, действительно не имел ясного понятия о причинах осуждения Обручева: но поджигателем его не считал, а единогласно говорил, что преступник виноват в покушении против Государя. Нет основания сомневаться, что покушение, приписываемое народом осужденному, имело крайнее значение и потому выражалось крайними же заявлениями. Преступления посредством печати в глазах безграмотного или малограмотного народа не существуют; по его понятиям, книг никто не пишет, а их просто купцы привозят, и потому он создал в своем воображении такую вину, в которой вовсе не виноват несчастный Обручев. Печальный факт народного сетования на устранение из приговора Обручева истязаний свидетельствует только, что в народных понятиях нет политических преступлений, а есть убеждения в справедливости кровавого возмездия за кровавые покушения. Не народ сам по себе здесь виноват, а недостаток гласности в суде и еще более вызовы “Молодой России”, которая совсем не туда попала, куда метила. Она озлобила народ против невиновных в гнусных замыслах студентов и поляков и создала имени, даровавшему свободу крестьянам, такую популярность, какой оно не имело здесь даже в дни объявления манифеста 19-го февраля. Из всех выходок народа во время исполнения приговора над Обручевым оскорбительнее всего тот дикий взрыв хохота, который пробежал в толпе, когда на осужденного надели арестантскую свитку и шапку, ссунувшуюся ему ниже глаз. Насмешка над жалким положением осужденного — такая низкая черта, что мы не можем не поставить ее в укор народу, выставившему тысячи людей, способных глумиться над несчастием своего брата, над которым произнесен суд, обрекший его на тяжелое назначение, вдали от людей, близких его сердцу! Этот хохот есть единственный поступок, в котором народ, стоявший 31-го мая на площади, должен принести сердечное раскаяние; в остальном нельзя упрекать толпу, которая не знала настоящей вины Обручева и, по недостатку юридического образования, уверена, что за покушение на кровь нужна кровь от топора или от плети. Гораздо печальнее подозрительность, которую выказывает петербургский народ насчет поляков и бывших университетских студентов: те или другие, по его толкам, главнейшим образом виноваты во всем, и в пожарах, и в приглашении к другим беспорядкам. Имея в виду эти неосновательные подозрения, мы обращались с просьбою указать: кто именно, какого сорта люди арестованы по подозрению в поджогах. Это могло бы лучше всего успокоить умы встревоженного народа и оградить людей от тех неприятных последствий подозрительности, которые выпали на долю нескольких невинных; но как удовлетворение нашей просьбы зависит от того, от кого зависит, а сами мы имеем только одно оружие — слово, то и обращаемся с этим словом к благонамеренным людям. Просим их содействовать рассеянию ложных слухов насчет студентов и поляков. Это очень легко каждому, способному уяснить себе характер студентской осенней сходки у университета, не имеющей ничего общего с настоящими событиями (как кажется некоторым простолюдинам) и знающему историю польского народа, единственного народа, не замаравшего своих рук цареубийством. Пусть будет известно презрительное отношение поляков к крамольным боярам, изведшим царя Дмитрия Ивановича! Пусть знают, что русский царь Александр I и русский великий князь Константин Павлович всегда считали себя неприкосновенными в столице Польского Царства, и поляки гордились и имеют право гордиться тем, что ими никогда не было употреблено ни одной меры против жизни и здоровья членов царского дома! Каковы были поляки тогда, таковы они и теперь! Эти знания необходимы в настоящие минуты для народа, стоящего на той ступени нравственного и умственного развития, которая
Общих черт у народа и у высших классов немного, и самая замечательная из таких черт — какая-то слабость к запрещениям. Каждый удивляется, как чего-нибудь не запрещают! Одни говорят, что надо запретить погоревшим разрывать пожарище, другие, что надо запретить ездить по погорелым местам; просто как будто всем только и думки, как бы что-нибудь запретить друг другу! Страсть к запрещениям охватывает так, что во время самого сильного пожара, когда можно было делать кто что хочешь, находились люди, которые запрещали входить в переулок, который им вздумалось считать себе подведомым. Одного из таких запретителей должны были отбросить военною силою, а другого, запрещавшего ходить перед его глазами, образумили самым неприятным образом. Первый запретитель был полковой музыкант, а второй крестьянин. О запретителях из надворных советников и говорить нечего — их вырастало по два на каждому шагу. Одного из таких запретителей, по любви к искусству не дозволявшего выносить вещей из дома, который, по его соображениям, не должен был гореть, угомонили только с помощью какого-то добродушного старичка в военном генеральском сертуке. Чин, не признававший ничьего права, послушался чина.
<ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ>
С.-Петербург, вторник, 20-го августа 1863 г
Как некоторых других лиц, следящих за общественным мнением в России и проявлением его в литературе, так и нас удивляло до сих пор довольно продолжительное молчание русской журналистики о земских учреждениях, проект которых составлен недавно министерством внутренних дел. Судя по важности этого предмета для всего нашего общества, надо было предполагать, что общество и литература сильно займутся им и помогут таким образом разрешить его. Но вышло не так. Общество наше бессознательно не увлеклось проектом земских учреждений, и литература наша не поторопилась вообще голословною ему похвалою. Это огромный успех. Еще очень недавно общество наше всем восторгалось, а журналистика наша восхваляла всякий проект, лишь бы цель его казалась благонамеренной, либеральной. Публицисты наши не задумывались над практичностию проектов. Им всякий проект казался практичным, если он только был либерален, а либеральным казался каждый, который изменяет старое на новое. Так, например, когда вышел первый том трудов комиссии для устройства земских банков, все публицисты наши, кроме двух, много трех, поспешили воспеть нелицемерную хвалу этим трудам, воображая, что эти труды разрешатся несметным количеством ипотечных банков. Такая поспешность объясняется, между прочим, тем, что тогдашние публицисты положительно не были знакомы с предметами, о которых писали. Но теперь заметна перемена к лучшему и в этом отношении. Теперь общество наше сделалось опытнее и рассудительнее, и в нашей журналистике появились деятели, лучше прежних знакомые как с нуждами и средствами России, так и с политическими науками. Таких деятелей у нас еще, правда, очень немного, но уже они, а не другого рода публицисты исполняют главную роль в оркестре нашей журналистики. По этой-то причине похвал различным проектам раздается теперь менее, но зато похвалы заслуженнее. По этой же причине нельзя быть недовольным русской журналистикой, ибо журналистика наша выказывает полную готовность содействовать администрации, лишь бы такому содействию не было лишних преград. И у нас повторяется то, что было повсюду: чем более расширяется область литературы, чем литература свободнее, тем она нравственнее и солиднее, а в политическом отношении консервативнее, в истинном значении этого слова, то есть антиреволюционнее. Когда же предварительная цензура будет заменена у нас карательной, тогда литература наша сделается еще консервативнее, оставаясь, конечно, преданной постепенному и правильному развитию всех народных сил, то есть истинному прогрессу.
Пусть сомневающиеся в основательности наших слов вникнут хоть, например, в характер и направление статей Ю. Ф. Самарина о проекте устава земских учреждений, статей, напечатанных в №№ 29-м и 30-м “Дня”. Как человек, знающий Россию и сочувствующий всему благому для отечества, г. Самарин, конечно, отзывается с похвалой и уважением об этом проекте. Конечно, и он находит в этом проекте частности, которые могли бы быть заменены другими; но воспользуются ли у нас или нет основательными замечаниями г. Самарина, дело покуда не в этом, а в характере и направлении статей или, лучше сказать, в политическом образе мыслей, выразившемся в этих статьях.
Чтобы оценить этот образ мыслей, необходимо вспомнить, что правительство наше, несмотря на самые коренные реформы, выказывает полную заботливость, между прочим и о том, чтоб сохранить дворянское сословие. Понятно, что такая задача встречает немало затруднений в тех требованиях времени и быта страны, на основании которых совершаются реформы у нас в настоящее время. С первого взгляда может показаться, что правительство стремится согласить несогласимое; но на деле выходит не так; на деле выходит лучше, чем должно казаться a priori, [77] и выходит лучше потому, что как правительство со своей стороны, так и дворянство со своей, правильно и честно смотрят на свое назначение. Правительство не уничтожает дворянства; дворянство же, в лице передовых своих людей, не требует для себя лишних прав; напротив, оно готово отказаться от всякого права, которое может сколько-нибудь останавливать народное развитие. Таким образом облегчается задача правительства, и реформы совершаются у нас без тех политических затруднений, с которыми приходилось бороться едва ли не всем другим правительствам.
77
“Из предыдущего”, на основании ранее известного (лат.).
Подобное направление, характеризующее образ мыслей передовых людей нашего дворянского сословия, вполне высказывается и в вышеупомянутых статьях г. Самарина; потому-то и обращаем мы на них особенное внимание. Это не то, что проникнутые угождением quand m^eme [78] дворянству некоторые статьи одной из наших газет. Ни г. Аксаков, ни г. Самарин, ни другие сотрудники “Дня” не упражняются в подобном учреждении; да оно им и не нужно: мещане ли они или дворяне, но во всяком случае они не мещане в дворянстве. Но об этом в другой раз мы поговорим подробнее. Теперь же обратим внимание читателей на следующее место в статье г. Самарина, в № 30-м “Дня”: место, которое вполне характеризует честность направления как статей г. Самарина, так и тех интересов, которых нам почтенный публицист служит одним из передовых и лучших представителей.
78
Вопреки всему (франц.).
“Устранение правительственного элемента (в земских учреждениях), говорит г. Самарин, есть самое существенное отличие новых учреждений от ныне действующих. Оправдывать его нет надобности; оно прямо вытекает из самого свойства земских учреждений и встречено будет с полным сочувствием. Но, держась крепко принятого начала, в силу которого никакая должность на службе коронной не дает голоса в земских собраниях и управах, можно бы возбудить вопрос: не предоставить ли самим земским собраниям право, по собственному их выбору, пополнить себя принятием, в свою среду, с правом голоса, лиц известных по опытности, ими приобретенной в разных частях управления, хотя бы эти лица и не подходили под условия, дающие право быть избранным? Ставя этот вопрос, мы имеем в виду, главнейшим образом, членов приказов общественного призрения, врачей и техников по части строительной. С открытием земских учреждений приказы, больничные советы, строительные комиссии, как известно, должны быть упразднены. Таким образом, на руки избранных от земских сословий помещиков, купцов, мещан и крестьян передается разом множество дел по таким отраслям управления, о которых они большею частию не имеют понятия, и притом с обязанностию руководствоваться ныне действующими уставами. Не принимая на себя крайне неблагодарной роли защитника нынешнего хода этих дел, трудно, однако, не признать, что внезапный перерыв в местных административных приемах и преданиях произведет расстройство и что приобретение опытности, даже простое приведение в известность того, что делалось и как делалось, по каждой части, обойдется не даром. Можно бы на это ответить, что собраниям и управам дана возможность пользоваться способностями и опытностию надежных специалистов, приглашая их на службу земству, на добровольно договоренных условиях; но дело в том, что из лиц, доселе имевших право голоса в коллегиальных инстанциях, в которых они заседали как члены, многие, вероятно, не захотят отдать себя в полное распоряжение земских управ и ограничиться ролью исполнителей. Предлагаемым способом это препятствие могло бы быть устранено без всякого вреда…”
Высказываемая здесь г. Самариным мысль не только основательна и практична, но еще и отрадна в высшей степени, с какой бы точки зрения ни смотреть на нее. Она свидетельствует, что из земских учреждений, по существу вещей, не может и не должно быть враждебных столкновений между самыми различными и, по-видимому, несовместными интересами, а если и появятся подобные столкновения, то тотчас же могут быть устранены примирением интересов, основанным на понимании исторических и других условий нашего быта. Нет ничего естественнее такого примирения при земских учреждениях, какими они должны быть по проекту министерства внутренних дел. Это именно потому, что они дадут возможность высказаться всем действительным и законным местным интересам, а такая возможность повсюду и всегда служит не к опасным столкновениям, а к примирению и утверждению законных интересов.