Статуи никогда не смеются
Шрифт:
— Ну, пошли, — хмуро сказал Трифан. — А то мы никогда не дойдем.
Они свернули в боковую улицу и столкнулись лицом к лицу с необычайно элегантно одетым человеком, который распространял вокруг себя крепкий запах французских духов. Под мышкой он держал папку, набитую книгами.
— Балш! — крикнул Герасим. — Как поживаете, господин Василикэ?
Василикэ Балш вздрогнул, потом, узнав Герасима, протянул ему руку.
— Существую, господин Герасим. Существую.
— Вижу, вам везет, вы элегантны, как
— Только видимость, господин Герасим. Одна видимость. Отошло наше время. Серьезная конкуренция. Все воруют. Без зазрения совести. Редко встретишь настоящего мастера своего дела.
— Артиста, — засмеялся Герасим.
— Да, да, артиста. Куда они все подевались?.. В этой деревне остались одни комедианты. Не сегодня-завтра наше ремесло совсем зачахнет.
— Не хотите ли работать у нас на фабрике?
— Нет, — ответил Балш и отступил на шаг. — До этого я еще не дошел, господин Герасим. И к тому же я внес свой вклад в дело демократии. Теперь очередь за другими.
— А что вы делаете с этими книгами? — показал Герасим на папку Балша. — Торгуете?
— Ну, не так уж плохи пока мои дела. Учусь.
— Как это? Такой занятый человек, как вы, теряет время на чтение?
— Действительно я очень занят, но чтение необходимо для нашего ремесла. Я имею дело с людьми образованными. Я не могу находиться в их обществе и не говорить о Бальзаке, об «Анне Карениной», о «Братьях Карамазовых». Я должен быть человеком начитанным, знать даже новые, современные книги.
— И все-таки неплохо было бы, если бы вы пришли на фабрику.
Боясь, что Герасим станет настаивать, Василикэ Балш церемонно поклонился и распрощался с ним.
— До свидания.
Решив, что приветствие слишком коротко, он поклонился еще раз, потом улыбнулся им, как женщинам, и исчез за углом.
— Это что за обезьяна? — спросил Трифан.
— Вор. Карманник. Он сидел с нами в крепости…
— А, знаю. Мне рассказывал о нем Хорват. Ну, пошли, а то поздно.
4
Хорват уселся поудобнее. Прямые спинки стульев раздражали его, особенно с тех пор, как он отказался от мысли похудеть и снова начал толстеть.
Видя, что остальные еще не успокоились, он облокотился на угол стола; его волосатые руки вылезли из слишком коротких рукавов поношенного голубого пиджака, уже не сходившегося на нем. Хорват окинул взглядом сидевших вокруг стола людей и остановился на бледном небритом лице Симона. За толстыми стеклами очков в черепаховой оправе глаза председателя профсоюзного комитета были почти не видны. Невозможно было даже определить их цвет: они казались бесцветными и слезились.
Симон постучал толстыми пальцами по столу, потом начал играть зеленым карандашом. Он искал взгляд Хорвата, тот сделал ему знак, что хочет начать.
— Товарищи,
— Друзья, — прямо начал Хорват. — Рабочие прядильного цеха опять поднимают вопрос о станках.
Симон вздрогнул, и под гладкой кожей на лице у него заиграли желваки. Однако он сказал неожиданно дружеским тоном:
— Не будем отклоняться от повестки дня. Ты, — он кивнул на Хорвата, — все время поднимаешь новые проблемы. Так нельзя. Если мы каждый день будем хвататься за что-то новое… Мы так и не сможем выполнить свои задачи. Тем более, что господин барон ужасно сердит. Он будет против. И не только он, но и партия.
— Какая партия? — мягко спросил Хорват.
— И твоя и моя.
Симон недовольно перелистал заметки, лежавшие на столе. Подумал: «Какой авторитет может быть у профсоюза, если во время заседаний члены комитета все время ссорятся?» Хорват раздражал его. Особенно его злило то, что Хорват нисколько не сердился, смотрел спокойно, и на мгновение Симону даже показалось, будто он улыбается. На щеках у Симона выступили красные пятна.
— Перейдем к повестке дня! — сказал он почти повелительно.
Жилован, сидевший в первом ряду, покачивался вместе со стулом. Он закурил: хорошо курить на пустой желудок, это всегда прогоняет сон.
— Начнем же, чего мы ждем? — сказал Хорват.
Симон говорил медленно, растягивая слова, повторяя каждую мысль. Члены комитета делали заметки, задавали вопросы, на которые опять-таки отвечал Симон, даже на те, что были адресованы Хорвату. Симон несколько раз тайком взглянул на Хорвата. Тот рассматривал рваные рукава пиджака и, казалось, был далек от всего, что здесь происходило.
Некоторое время Симон был доволен собой. Ему удалось направить внимание собравшихся на вопросы, включенные в повестку дня, отвлечь их от ненужной темы. Однако постепенно его охватывало смутное беспокойство, даже, пожалуй, раздражение: он предчувствовал, что Хорват что-то готовит. Поэтому он очень быстро закончил:
— Есть еще вопросы, товарищи? Нет. Тогда предлагаю закрыть заседание.
Хорват поднялся.
— Обсудим вопрос о станках.
Симон с досадой посмотрел на него, поправил очки на переносице. Попытался сдержаться.
— Слушай, Хорват, подождем, по крайней мере, пока получим от Вольмана деньги на ясли. Он рассердится и не даст нам больше ничего.
— Пусть сердится! И я на его месте рассердился бы. На то он и хозяин, чтобы его раздражали требования и победы рабочего класса. А мы ждать больше не можем. Станки стоят на складе и ржавеют.
— Ты… — попытался перебить его Симон.
— Вбей себе хорошенько в голову, — прервал его Хорват. — Не я. Рабочие! Осенью, когда я поставил вопрос об этом, я был один как перст.