Статуи никогда не смеются
Шрифт:
— Да. Потому что, если бога нет, говорил Будда, значит, он не может влиять на существование и счастье людей. А если он существует, значит, он тоже должен подчиниться бесконечному кругообороту жизни и смерти. Это, впрочем, подтверждается смертью и рождением новых богов. Вероятно, поэтому он и проповедовал избавление путем личного самоусовершенствования.
— А это значит, что вопреки своему желанию он в какой-то мере отрицал веру в бога…
— Да, только видите ли, его, который был против веры в бога, возвели в ранг бога.
— Как
Вольман не мог сдержать улыбку. Албу заметил это. Рассердившись, он нагнулся к барону;
— Вы знаете некоего Перчига?
«Так вот зачем он пришел. Он арестовал Перчига… Платит по векселю». Вольман хотел сказать правду, но передумал: может быть, у него нет улик. Спросил:
— Перчиг?.. Перчиг… — он сдвинул брови, делая вид, что старается вспомнить. — Это что, какой-нибудь специалист по буддизму?
Албу понимающе засмеялся.
— Это один болван, ваш человек.
— Думаю, что это недоразумение, господин Албу.
— Нет, никакого недоразумения. И вы это так же хорошо знаете, как и я.
Вольман удивился, почему он не позвонит слуге и не выгонит этого человека. Год назад он не позволил бы ёму даже войти в эту комнату, а сейчас какое-то необъяснимое чувство заставляло его сидеть неподвижно, слушать Албу и смотреть ему в лицо. Он закурил сигару и сказал холодно, иронически:
— Не понимаю, дорогой Якоб. И все же я убежден, что ты пришел сюда ко мне не для того, чтобы говорить о господине, которого я даже не знаю.
Албу закусил нижнюю губу и пристально посмотрел на Вольмана. Глаза у него были такие черные, что барону показалось, будто это зрачки расширились и стали громадными, как пуговицы, а радужная оболочка совсем пропала.
— Он арестован, — коротко сказал Албу.
Вольман едва заметно вздрогнул. Прижал ладони к холодному стеклу, лежавшему на столе, посмотрел на свои пальцы: они не дрожали. Успокоился.
— Очень рад, — сказал он наконец вежливо. — Только видишь ли, дорогой Якоб, не знаю, зачем тебе понадобилось сообщать мне все это.
Под отсутствующим взглядом Вольмана Албу на мгновение растерялся.
— Может быть, вы не совсем точно представляете себе, кто я такой, — сказал он, несколько более подчеркнуто, чем надо было.
— Нет, я знаю…
— Весьма рад, господин Вольман, ибо как должностное лицо я и пришел…
— Меня в чем-нибудь обвиняют? — серьезно спросил Вольман.
— Нет, — засмеялся Албу. — Не-е-ет… Но Перчига обвиняют. — Он потушил сигару о тяжелую бронзовую пепельницу. — Перчиг в моих руках. — Он стал считать по пальцам — Попытка тайно перейти границу, нелегальный провоз валюты — сорок тысяч долларов…
— Хорошо, что ты его арестовал, — сказал Вольман неуверенно.
«Он узнал все. Но почему он сам лично пришел ко мне, а не вызвал меня в полицию?» Важно быть твердым с ним. Все еще можно устроить. Не имеет никакого смысла отрицать и дальше.
— Речь
Албу пришел в ярость. Он сжал кулаки, и Вольмана вдруг охватил неожиданный безотчетный страх.
— Вам следовало бы понять, что только от меня зависит, как обернется это дело. — Он встал со стула и навалился грудью на стол перед Вольманом. — Перчиг во всем сознался: вы послали его для помещения долларов в Цюрихский банк на имя мадемуазель Клары. Так вот: не будем играть в прятки! Я предупреждал вас, что мы еще встретимся!
— И чего же вы теперь хотите, господин Албу? — неожиданно спросил Вольман.
Албу смущенно замолчал. Он пожалел, что не сдержался.
— Да я… видите ли… — Он стал рыться в карманах.
— Прошу, — протянул ему Вольман портсигар.
— Хм… «Лаки Страйк»… Слишком слабые… Благодарю.
Вольман посмотрел ему в глаза.
— Хотите, чтобы Перчиг положил половину суммы на ваше имя?
— Нет, — удовлетворенно засмеялся Албу. — Я предпочитаю… — он ударил пальцем по правой ладони, — румынские, если можно.
— Я вижу, что мы договоримся, — в первый раз улыбнулся Вольман. Но так спокойно, будто все, что было сказано до этого, был всего-навсего простой, обычный разговор. — А Перчиг? — спросил он.
— Завтра вечером будет спать дома, — сказал Албу. — И было бы неплохо, если бы, когда он снова отправится, меня поставили в известность.
— Я скажу об этом Перчигу. — Вольман снова улыбнулся. — Он очень испугался?
— Он рассказал все…
Тогда он больше не пойдет.
— Это слабый человек. — Албу наклонился к Вольману. — Возможно, я смогу найти кого-нибудь…
Вольман не ответил.
— Впрочем… Что это я хотел сказать? Ах, да. У меня много друзей… — Он подмигнул. — Бэрбуц из уездного комитета… очень обязан мне…
— Я рад, — сказал Вольман скучающим тоном.
Албу вытащил из заднего кармана брюк большой синий конверт. Вольман взял его и запер в ящик стола.
— Извините, я на секунду выйду…
— Пожалуйста, господин Вольман, прошу вас…
Оставшись один, Албу осмотрелся. «Это уже кое-что. Дела идут чертовски хорошо».
Вольман вернулся с конвертом и положил его на стол перед Албу. Оба молчали. Албу смущенно кашлянул, потом сунул конверт в карман. Вольман машинально спросил:
— На улице все еще дождь? — И продолжал, не дожидаясь ответа: — Скажите, пожалуйста… Ведь у вас в руках было сорок тысяч, и вы всецело могли бы ими распоряжаться… Зачем же все это?
— Возможно… в один прекрасный день и я попрошу вас об одолжении, — сказал Албу и засмеялся. — А вообще-то мне не нравится иметь дело с иностранной валютой. Как будто в кармане у тебя динамит.
— Понимаю… вы боитесь… — с удовлетворением заметил Вольман.
— Я? — возмутился Албу. — Да я самого бога не боюсь!..