Статус неизвестен

Шубин Юрий Алексеевич

Никола мог быть соглядатаем и простым послушником при храме. Что еще поведал ему тюремный телеграф?

Вкрадчивым манером, не сердясь даже, мало деликатно отстранив Николу ладонью, космодесантник ответил:

– И ты туда же. Спрос как допрос учиняешь. Если признать за факты рассказанное тобой, то можно без труда догадаться что ты сам в такое не веришь,- в голос Иллари прокрались непрошеные фальшивые нотки:- Как слепому от рождения никогда не понять цвета неба, так и нам не познать таинства Боговспоможения. Наш мир в половину не таков, каким ему следует быть. Ваш мир отличается тем же самым,- в глазах присыпанных усталостью блеснула зыбкая топь.- Вот когда ты про Эббата Сатерлана и Моринга Флока нам живописал, мне показалось ...

за страстью прелюбопытной истории с гибелью и возрождением, ты ... как бы это ... несколько буднично с ленцой отзывался о семействе Сатерланов. Так ли это? Или то был всего лишь плод моего разыгравшегося воображения?

Иллари пытался устроить некий эмоциональный шантаж. Обострял, воспользовавшись желанием возбужденного человека доказать свою честность и сразу же повысить его самомнение о себе. Кажется, у него это получилось.

Взгляд Николы остановился, протек. В глазах разливалась чернота. Его по обыкновению всклокоченная борода теперь стояла дыбом и он заговорил более яростно и агрессивно:

– Скажи, как подумал на самом деле. Что я обзавидовался?

– Пусть так,- мягким, чуть дрогнувшим голосом подтвердил Иллари.

Их пальцы были рядом, вцепившись в прутья решетки.

– Как не позавидовать,- в голосе Николы появилось что- то крикливое и приторное:- Чучельник живет не чета всяким. У кого самый богатый дом на земле храма узаконенный стоит и стоять будет. У Сатерланов, мое почтение. Кому подношения и подарки всякие с возов валятся, да они об них запинаются, лень поднять. Чью родню канонизировали и к пантеону святых отнесли, иконописной сделали. Тоже их. Маслом на меду осветляя лики на иконостасе так приукрасят, будто я ни одного живьем не видел. Кого боятся и загодя с головы даже в стужу шапку рвут чтобы в пояс поклониться. Опять им.

– А боятся за что?- в голосе Иллари прозвучало нечто большее чем просто любопытство.

Кудлатая борода загибалась на кончиках волосяными крючьями, собираясь исцарапать грудь собеседника:

– Посмей его обидеть, Астрел такие тени подведет, так изгиб губ подмалюет, скрытые прижизненные пороки мертвого кистью подчеркнет, позору не оберешься. Все родичи будут за чучельником хвостом ходить и оправдываться, умоляя чтобы он черты покойнику переписал. Думаешь делал? Походя отвечал, что человеку с придуманным лицом не возродиться никогда. И мог оставить все как есть. Когда подопрет, кто хош понятливым становится, только не Сатерланы,- Никола разошелся, припомнив и не такое, к делу не относящееся.- Так две еще в пору желания овдовевшие родственницы, бывшие замужем за погибшими братьями, не то чтобы передрались, но за волосья друг дружку потаскали. Душа мужа одной вселилась в тело брата, который ей, стало быть, до смерти свояком приходился. А тот гулеван был. Ожил и ожил. И признаваться не торопился. К обеим захаживал ... так и забеременели. А вот еще скабрезней ...

Под священной сенью центрального нефа в вольготном полумраке обновленного лака внезапно вздрогнули золотые оклады икон. Пронзительный детский хор заглушил гомон толпы. Пудовые свечи на богатом иконостасе казалось тоже потонули в длящемся пении ритуальных певчих. Пономарь названивал с звонницы оглашено. Невоцаримая тишина над площадью "Обретения" трепетно отозвалась гулом почтения, заставив насмехающегося острослова прикусить язык.

Еще патетичнее и с надрывом зазвучали детские голоса, с чарующей тоской сообразуя мироощущение со священным шепотом толпы. Потом детский хор притих, уступив первенство голосам басящим на самой низко летной октаве. Но вот притихли и они. Длящееся хоровое пение как резьба лозой обвивалось вокруг порфировых несущих колон, узорных перил и маршевых лестниц. Огибало опрокинутый "торт" в граненых хрусталиках семи ярусной люстры. Пересекало объемы и грани куполообразного потолка центрального нефа, с фресками изображающими путь великомученика на Голгофу. Превращало

стремящуюся ввысь динамику камня храма "Встречи отсроченной" в некое чувствилище благоговейного восхищения и средоточия людских надежд. Так теряются, то вдруг находятся вновь в затемненных пределах храма объемно стартующие пилястры и карнизы с фризами.

Сквозь полноводье людское, по грубым квадратам каменных плит, в длинных черных рясах шествовали семинаристы, вознося над головами внешние атрибуты чудо действия - шелковые хоругви, на которых были вышиты религиозные сюжеты со сценами из Книги книг. Продолжая крестный путь, дальше следовал хор из взрослых певчих и играющих на дудках детей. Подметая полами каменные плиты благочинно вышагивали, неся в руках лампады, наставники-духовники. Священники в рясах с капюшонами звенели колокольчиками отгоняя злые силы.

Святой отец каноник держал в руках пилейму с настоем судариум травы пополам с краколистом и разбрызгивал его лохматой кистью-кропилом на жаждущих знамений и чудес прихожан.

Пахло ладаном и миррой.

Заглядывая в ноты на высоких тонких как колодезный журавль раскладных пюпитрах,сладко благостно и бравурно вострубила духовая капелла.

Процессия двинулась вниз, оттесняя прихожан к пестрой ленте мозаичного покатого тротуара. Запарившиеся солдаты оцепления восстановили пошатнувшийся было порядок.

Иллари всматривался из под ладони, точно в темницу лился невыносимый свет. Кончики его пальцев были вымазаны черной пыльцой сажи с перьев железного ангела.

– - Все тут. Не разобрать кто родственники, а кто праздные ротозеи. Где в другом краю нельзя что ли тоже самое организовать?

– - Место такое одно,- немного выделываясь, напыщенно ответил Никола.- Господь единожды судьбы наружу выворачивает. Подержит так, провялит немного и кого не облагодетельствует, тому милости его ждать не меньше года.

Месторождение мест рождения.

– - Сквозь кипучий поток молящихся и просящих восемь молодых послушников выкатили вперед движущуюся котурну, увитую золотыми лентами. На платформе которой возвышался закрытый паланкин убористо расшитый узорами. Голосовые, ударные и духовые потоки смешивались истово перекрикивая других захлебывающихся восторгом действа участников.

– - Это было что-то с чем-то. Аскетизм тут не канал. Парчевые края ниспадали с котурны. В колышащихся складках паланкина проносились хвостатые инфузории комет, изрыгали пламя макро инфаркты солнц. Кресты-как след от скальпеля заживляли ткань и созвездия на распахнутой ладони, как линии жизни, приветствовали скорбящих и верящих.

– - Движение приостановилось, словно людской реке расхотелось бежать дальше. Толпа галдела, вдоль и поперек крестясь крестом рассекающим. Псалмопевцы голосили, вострубили трубы, заливистые дудочки разносили рулады. Звонарь рисковал плечом разбивая языки о медные купола колоколов. Тонко и надрывно стенали под кружевными вуалями вдовы. Пока ощущение праздника принадлежало всем. Волнение готовилось разрастись в психоз. Пресекая сумятицу военные призывали народ к порядку.

Очеловечивая чистую функцию чуда из паланкина высунулась унизанная перстнями кисть, выставив вперед для опоры позолоченный в затейливой филиграни посох. И откинув искрящийся бугор шитого серебром края в кипельно-белой рясе триумфатора появился вставая отец-настоятель. На его плечах лежала вышитая золотом стола. Богатый гарусный пояс с малиново-алыми лентами подвязок стройнил фигуру. На голове красовалась массивная митра и сверкала разноцветными драгоценными камнями. Кругом все притихли. Звонница, трубачи и хоровые осели неторопливыми торжественными аккордами. Но над площадью "Обретения" продолжал висеть глухой шум людских надежд. Служки в шапочках с плоским верхом и длинных одеяниях бодро затрясли кадилами из позолоченной латуни, наполняющими площадь клубами ароматного дыма. На лицах прихожан застыло выражение готовности и веры.