Ставка больше, чем жизнь

Збых Анджей

— Вы думаете, он такой глупец? — спросил Элерт. — Однако вы правы, Клос, посмотреть действительно нужно.

— А этот тщедушный лейтенантик в самом деле глупец, — говорил полковник два часа спустя, вытаскивая из-под обшивки дивана пачку долларовых банкнот. — Отпечатки пальцев на банкнотах послужат доказательством измены Вормана.

Однако полковнику Элерту не удалось предать лейтенанта фон Вормана военно-полевому суду. До поздней ночи Элерт, выкуривая сигару за сигарой, ожидал, чем закончится операция на кладбище около костела капуцинов. Потом ему доложили, что французские партизаны обстреляли мотоцикл, на котором

ехал фон Ворман. Водитель мотоцикла, к счастью, отделался легким ранением, а лейтенант, сидевший в коляске, был убит.

В ту же ночь, когда местная жандармерия была сконцентрирована вокруг кладбища около костела капуцинов, отряд французских партизан напал на городскую тюрьму, расположенную в другом конце города, и, перебив охрану, освободил всех заключенных. И более того, мадемуазель Жанна Моле ускользнула от жандармов и исчезла, как будто растворилась в тумане.

Взбешенный полковник Элерт приказал обыскать весь город, но поиски не принесли результата.

В течение недели гитлеровцы следили за кладбищем около костела капуцинов, однако за микрофильмом, оставленным в тайнике мадемуазель Моле, никто не пришел.

— Мы слишком поторопились, — с огорчением сказал Элерт, когда понял, что акция провалилась. — Осталось утешаться тем, что проклятый агент «J-23» уничтожен раз и навсегда французскими партизанами.

Обер-лейтенант Клос кивнул, соглашаясь с полковником, и подумал, что теперь он и Жанна в безопасности.

X. Именем закона

1

В это раннее утро Клос должен был решить несколько вопросов с начальником местного гарнизона. Воспользовавшись случаем, он вышел из управления абвера немного раньше, чем обычно. Его шеф, брюзгливый полковник фон Осецки, сухой как жердь, с вечно кислой физиономией из-за больной печени, выехал во Львов на совещание руководителей управлений абвера «Ост». Клос мог уйти со службы, никому не докладывая.

Он отказался от услуг останавливавшихся перед ним велорикш, по привычке пристально всматриваясь в лицо каждого, чтобы проверить, нет ли среди них знакомых, которые могли бы за ним следить. Убедившись, что никто из этих парней в гарусных фуражках ему не известен, спокойно свернул на улицу Кошикову.

Обер-лейтенант задержался перед витриной обувного магазина, чтобы убедиться, не идет ли за ним кто-нибудь. На витрине стояли модные сапоги, так называемые офицерки, которые предпочитали в то время носить молодые люди. Изящная линия сапог покоряла даже немецких офицеров. Многие из них прохаживались в офицерках, пошитых умелыми варшавскими мастерами. Клос же и не думал заменять поношенные, но определенные уставом армейские сапоги, голенища которых спускались гармошкой до щиколоток. Он не любил мундир, но вынужден был носить его в строгом соответствии с требованиями правил ношения военной формы.

Клос пересек улицу Мокотувскую и вышел на Кошикову, где движение было меньше. Несколько прохожих в штатском, боязливо прижимаясь к стенам домов, были готовы в любую минуту скрыться в подъездах. Немцев в форме встречалось немного, хотя это был центральный район Варшавы, где в основном проживали военные.

В эту пору немецкие чиновники сидели за письменными столами многочисленных в этом районе польской столицы учреждений, усердно, с педантичностью составляли всевозможные справки, донесения, сводки, доклады и рапорты, которых все больше требовал ненасытный Берлин.

Деревья на аллеях Уяздовских зазеленели. Клос полной

грудью вздохнул свежий воздух. Безлюдная улица чем-то поразила его. Он ощутил беспокойство, но не мог понять причины своего волнения. И когда на бешеной скорости с ревом пронесся черный «мерседес» с фашистским флажком, Клос понял, что пришло время действовать. Он не видел ни одного армейского мундира, ни одного флага с черной свастикой. Не слышал он и топота подкованных жандармских сапог. Казалось, что аллеи Уяздовские остались такими же, как до войны, — тихими, привлекательными, спокойными. Только когда проскочивший мимо него черный «мерседес» визгливо затормозил, вылетая на аллею Шуха, он вспомнил, в чьих руках находится Варшава. Клос повернулся в ту сторону, где медленно поднимался черно-красно-белый шлагбаум и трое эсэсовцев в касках проверяли документы у пассажиров автомобиля.

«Усиленная охрана и повышенная бдительность после удачного покушения польских партизан на одного из высших офицеров немецкого штаба не помогут им, — с удовлетворением подумал Клос, — ибо приговоры польского подполья будут исполняться и впредь».

Обер-лейтенант перешел на другую сторону улицы, издалека заметив сидящего на скамье старого, скромно одетого человека, с окурком, прилипшим к губам. Подлясиньский, как всегда, был пунктуален.

Никому, кто наблюдал бы за ними в эту минуту, не могло прийти в голову, что этот скромный старый человек — типичный польский пенсионер — и тот щегольски одетый, энергичный офицер, лицо которого могло бы красоваться на обложках гитлеровских журналов как идеальный пример чистой нордической расы, — могут иметь между собой что-то общее.

Старик, заметив, что офицер закурил сигарету, встал со скамейки и пошел следом за ним на приличном расстоянии, вероятно надеясь, что немец не докурит сигарету и бросит окурок на тротуар. Даже самый опытный шпик не мог предположить, что в окурке, который старик поднял и положил в металлическую коробочку для табака с вытесненным на крышке портретом моряка, находится ценная информация для Центра. Но если бы она оказалась в руках немцев, то это стоило бы жизни как офицеру, бросившему недокуренную сигарету, так и старику, поднявшему окурок.

На счастье, за ними никто не наблюдал, а если бы кто-то и видел эту сцену, то вряд ли он понял, что этих двух людей что-то объединяет.

Клос прибавил шагу. Вспомнил, что его ожидают у начальника гарнизона. Ему предстояло допросить двух немецких солдат, которых патруль задержал за то, что они, напившись, проклинали войну, национал-социалистическую партию и фюрера. Чем он может помочь этим беднягам, обманутым и оболваненным геббельсовской пропагандой, у которых, хотя и поздно, на многое открылись глаза.

Клос внимательно перечитал донос на солдат какого-то усердного шпика, записи их показаний в следственных протоколах. Он старался по возможности смягчить участь этих парней, но это мало помогало солдатам. Было ясно, что их ожидает полевой суд и, в лучшем случае, штрафной батальон на Восточном фронте.

Клос подумал, что Подлясиньский, видимо, уже дошел до полуразрушенного каменного дома на улице Мокотувской, высыпал на кухонный стол окурки, среди которых только один, брошенный Клосом, представлял особую ценность. По условленной пометке на фильтре сигареты старик обнаружит именно этот окурок, отделит тонкий слой папиросной бумаги и прочитает написанную бисерным почерком зашифрованную информацию о немецкой подводной лодке «U-265», которая проникла в Северное море и представляет опасность для военных транспортов союзников.