Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Они поужинали вдвоем – а потом наконец провели вместе брачную ночь. Леонарду понадобилось больше усилий, чем Феофано, чтобы дать удовлетворение жене, - но он не отступился, пока этого не случилось.
Феодора порою чувствовала, что может сойти с ума от такого раздвоения чувств. Как же ощущает себя Феофано?..
Когда Леонард прижал ее к себе, засыпая, она прошептала:
– Не сердись на меня.
– Ты же знаешь, что я не способен на тебя сердиться, - ответил муж.
Он все знал. Ему казалось, что он все понимает! Но мужчина мог быть с двумя любовницами
“Они нужны мне оба, - думала Феодора. – Но Леонард нужен мне временно, хотя я люблю его; а моя царица – постоянно… И он это понимает…”
Да, Леонард и это понимал!
А на другой день случилось то, что потрясло для основания душу Феодоры и всю ее жизнь. Хотя казалось, что больше потрясений, чем те, что уже произошли, с нею быть не может.
Феофано пришла к ней утром, когда Феодора одна в своей спальне причесывалась. Царица подошла к ней сзади и ловко выхватила из ее руки гребень; Феодора ахнула и повернулась.
Феофано улыбалась – но в глазах ее было что-то странное. Что-то новое и чужое.
Феодора встала с табурета, на котором сидела перед зеркалом.
– Что случилось, дорогая госпожа?..
– Я беременна, - ответила Феофано шепотом.
Феодора чуть не упала. Как висельник, у которого из-под ног выбили опору.
– Что ты говоришь?..
– Я беременна, - шепотом повторила лакедемонянка: в глазах ее были слезы. – Это я теперь знаю достоверно.
Феодора села назад на табурет и уронила руки на колени. Плечи ее опустились.
– Давно?
– Уже третий месяц, - сказала Феофано. Усмехнулась. – Как оказалось, я еще способна к этому!
Феодора с ужасом вздохнула.
– Так ты все это время…
Феофано теперь засмеялась.
– Ты забыла, что моя родина – Лакедемон? Среди нас место лишь сильным, славянка!
Она потянулась, выгнувшись дугой, и Феодоре сразу же показалось, что она видит округлившийся под платьем живот. Но, конечно, такого не могло быть: беременность еще не скоро преобразит стройное и крепкое тело.
– Если мой ребенок выдержал то, что мы пережили, значит, он достоин жить! – сказала царица.
Феофано улыбнулась, и ее выражение смягчилось: эта нежность не имела более отношения к Феодоре. Нет, конечно, - такого не могло быть: они делили все, и всю жизнь свою, и детей… А теперь будут нужны друг другу еще больше!
– Кто его отец? – спросила Феодора.
Конечно, она уже знала это.
– Тот, кто более всего достоин им быть, - сказала Феофано.
Она посмотрела в глаза Феодоре, и они крепко обнялись.
– Он знает? – прошептала московитка.
– Да, - шепотом ответила Феофано. Она всхлипнула. – Ему, конечно, не быть моим мужем… у меня уже никогда не будет мужа… но мой спартанец счастлив, и я счастлива за него.
Тут обе услышали шаги, и сразу же узнали их.
Феодора обернулась к мужу.
– Леонард, у Феофано будет ребенок, - сказала она. Московитка не успела подумать, можно ли это говорить, не рассердится ли госпожа. Но та и не
Леонард на несколько мгновений застыл, переводя взгляд с одной женщины на другую, - потом медленно поднял руку и провел пальцами по своим волосам, по заколкам.
– Это чудесно, - сказал комес.
========== Глава 129 ==========
– Я откровенен с вами, потому что я лучшего мнения о вас, друзья, - сказал Леонард.
Он обвел глазами своих товарищей – ближе всех сидели две женщины, священные для него, - его талисман; и тут же присутствовали Артемидор с женой, Марк, начальники воинов и матросов с обоих кораблей. Были здесь и старшие из московитов, муж и жена, – они заслужили такое право; и Микитка с Мардонием пробрались на совещание, хотя юношей не звали.
Артемидор переглянулся с женой, потом встал со скамьи и ответил первым:
– Мы все понимаем, господин. Слово есть слово.
Старший помощник комеса помрачнел, но не роптал, хотя как никто понимал, сколько теряет на таком деле вместе со своим начальником. И понимал, что очень скоро им, возможно, придется нищенствовать… или ввязаться в новое рискованное предприятие, чтобы раздобыть на всех приличествующие им средства. Теперь, когда их жизни и так висят на волоске!
София поджала губы и только сверкала черными глазами. Ей были безразличны судьбы каторжников, и она не так уж высоко ставила данное им слово: сколько раз благородным грекам приходилось лгать, чтобы сохранить жизнь и высокое положение! И сколько раз, вероятней всего, сами преступники нарушали свои слова! Валентова дочь понимала это лучше кого-либо другого.
И что будут делать в чужом городе эти жалкие люди, ни к чему уже больше не способные, кроме как надрываться на галерах: люди, давно потерявшие и человеческий облик, и человеческие понятия? Разве для них самих не было бы лучше поскорее окончить свой век? Разве они станут и смогут жить честно?
Скорее всего, освободившись, Леонардовы гребцы ударятся в такой же разбой, как тот, за который уже угодили на каторгу.
Люди комеса, исподлобья поглядывавшие на Леонарда и друг на друга, наверное, подумывали то же самое – и каждый прикидывал в уме огромные убытки, которые они потерпят от благородства своего начальника. Но никто, подобно Софии, так и не высказался.
Леонард встал.
– Что ж, хорошо! Тогда я сейчас же отправлюсь на галеры и раскую наших гребцов, которые подарили нам свободу. Иначе… мы никогда уже не сможем прямо смотреть в глаза друг другу, - прибавил он, обведя товарищей взглядом своих обличающих карих глаз, которого никто не мог выдержать.
Леонард сделал знак Артемидору, и тот, не простившись с женой, вышел вместе с комесом. Остальные остались в обеденном зале – начальников было не так много; они знали, что для освобождения каторжников командиру потребуется немало людей, но Леонард возьмет для этого простых матросов и воинов, которые всегда жили бедно и не останутся в таком убытке, как их старшие.