Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Письмо в самом деле совпадало с тем, что писал жене комес, почти во всех значимых подробностях.
– Не удивлюсь, если Фома Нотарас даже познакомился с Мелетием, - удрученно сказал Леонард жене и Феофано, когда они остались наедине. – Может быть, патрикий открыл Мелетию свое имя, - но ведь мне Мелетий этого не скажет! Нет никакой причины!
И в самом деле – даже узнай Мелетий Гаврос имя обходительного и образованного морейского грека, прибывшего в Рим несколькими неделями ранее, разве придет ему в голову, что это законный муж жены Леонарда Флатанелоса?
А
Главное, чем Фома Нотарас нарушил планы противника, - он пригласил в Рим женщин, которых Леонард более всего от этого оберегал; но теперь, конечно, Леонард не рискнул бы отослать амазонок назад.
– Мне еще долго предстоит быть здесь, - сказал комес Феодоре. – Но отправлять вас с детьми обратно через всю Италию я не решусь!
Леонард печально рассмеялся.
– Мне остается сделать то, чего, по-видимому, и желал от меня патрикий. Я отвезу вас к Мелетию: тем более, что он о вас уже наслышан!
Феодора, сидевшая рядом с Феофано, быстро встала при этих словах. Она схватилась за свою косу и начала расплетать ее; потом пальцы московитки замерли.
– Но ведь ты не думаешь, что…
Леонард мотнул головой.
– Нет, не думаю.
Нет, даже он такого не думал – он знал, как болезненно любил Фома Нотарас свою семью, отказывавшую ему в любви! И предать своих дорогих женщин папистам или, тем паче, туркам патрикий никогда бы не смог.
Он бы, пожалуй, расправился с ними сам – но только лицом к лицу… решил дело внутри семьи, как было принято и у итальянцев, и у ромеев, и у римлян.
Тем более, что если в деле был замешан именно он, теперь Фома Нотарас прекрасно знал, где поселится его враг с его же, Фомы Нотараса, семьей! Пусть под Анцио хватало неосвоенных земель – ухоженные виллы, выставленные на продажу, наверняка можно было перечесть по пальцам. Это были изобильные… доходные места, во всех отношениях.
Но делать было уже нечего.
Эту ночь было решено провести в гостинице – Леонард предупредил своего друга, что может задержаться на ночь; и, как бы то ни было, не мог оставить Феодору и Феофано одних в таком злачном месте. Он и в самом деле именно тут жил целую неделю и успел присмотреться к здешним порядкам. И Леонард намеревался сам отвезти своих дам к Мелетию, не доверяясь в этом своим людям.
Хорошо, что среди них было столько мужчин, умеющих держать оружие; и что они хотя бы запаслись едой, чтобы не столоваться в гостинице и не портить желудки детям и себе.
Феодора уснула на одной постели с Феофано, как нередко спала в Венеции, страдая от одиночества, подобно самой царице; хотя с самого признания Феофано в беременности ничем предосудительным они не занимались.
Но она не могла спать в одной постели с мужчиной, которого не видела уже так давно, - пусть и любила его, и была уверена в его любви! К тому же, грязь и опасность совсем не располагали к объятиям. Чуткий критянин понял это раньше,
На другое утро Феодора проснулась первой; посмотрела на Феофано, на чьем бледном лице даже во сне не разгладились морщинки, и пожалела будить ее. Она умылась ледяной водой из умывального таза, приготовленного с вечера, и оделась, чувствуя такую же настоятельную потребность в купании, как после многодневного морского путешествия.
Когда она уже выходила их комнаты, Феофано окликнула ее с кровати и отругала за то, что Феодора сделала ей поблажку. Лакедемонянка встала и принялась так же по-военному быстро собираться, как в былые времена.
Феодора вышла в смежную с их комнату – там Магдалина уже подняла и собирала детей; немного поговорив с нянькой, она направилась в третью комнату, где спал Леонард со своей командой.
Они радостно улыбнулись друг другу и обнялись; потом Феодора сокрушенно заметила, что, наверное, о них уже говорят все постояльцы. Путники, прибыв такой толпой, сняли едва ли не половину этой гостиницы!
Леонард беззаботно засмеялся: он был готов встретить будущее.
– Конечно, о нас говорят, - согласился критянин. – А через несколько дней, когда въедут другие господа, будут говорить о них… Ты же знаешь, как коротка память простолюдинов. И как жадны они до новых зрелищ, редко вникая в суть происходящего.
Феодора, впервые за очень долгое время, ощутила неприязнь к своему благородному возлюбленному.
– Ты недооцениваешь простой люд, - сказала она. Вздохнула.
– Но надеюсь, что именно сейчас не ошибаешься.
За окнами еще только светало – над Семихолмьем разгоралось розовое невинное утро, и не верилось, что под этим небом, в стенах одного этого города было совершено столько гнусностей, что хватило бы на несколько стран с более бедной историей.
Когда солнце взошло, все были на улице – на мощеном внутреннем дворе, поеживаясь от утренней свежести. Леонард, окинув взглядом своих подопечных, без улыбки погладил по шее свою новую караковую* лошадь – видно, опять припомнив все, что похоронил в своей памяти вместе с непревзойденным белым Парисом! Он взглянул на Валентовых детей – София, против обыкновения, стояла рядом с братом, и потеряла обычную македонскую задиристость… стояла как в воду опущенная.
“Уж не беременна ли она тоже?” - подумал Леонард. Очень могло быть.
Он кивнул жене.
– Едем, дорогая.
Феодора натянуто улыбнулась и забралась в повозку, где уже сидели дети. Феофано тоже была там, и сидела в углу, кутаясь в темную шаль поверх темного платья; она выпростала свою сильную руку, и подруги без слов пожали друг другу пальцы. Кончилось для них время ездить по-мужски… очень надолго.
Феодора взяла у Магдалины младшего сына и, рассеянно качая его на колене, как мальчика приучила итальянка, задумалась об отце Александра Нотараса. Она не знала – бояться ли его; или бояться за него. Несчастный римский патрикий! Чем он хуже очень многих, любящих смотреть, как умирают другие, - тех многих, о которых написал ей, своей супруге? Чем Фома Нотарас виноват, что его не оценили у своих: при стольких его талантах?