Стая
Шрифт:
— Я иду к тебе, Один!
Меч дрогнул под обрушившейся на его лезвие тяжестью, оглушительно хрустнули кости, руки Айши окатило горячей, липкой кровью. Тело Хаки забилось в конвульсиях, сотрясая меч, но Айша не позволяла оружию упасть, налегая на него всем телом. Когда хрипы и подрагивания прекратились, она разжала пальцы. На заднице, отталкиваясь ногами, отползла от повисшего, наколотого на лезвие собственного меча Берсерка. Затем потянулась к нему, неловко, соскальзывая по холодной коже пальцами, закрыла ему глаза.
— Прощай, — шепнула заледеневшими губами. — Я скоро приду…
Вокруг стояла
Айша вытерла руки о снег у своих ног, подползла к полушубку, который Хаки сбросил перед смертью. Хотелось плакать, выть, звать на помощь… Все случилось, и теперь настал черед Айши уйти с этой земли. Но почему боги решили именно так? Почему из многих выбрали именно ее? Почему они только и делали, что убивали, убивали, убивали?
— Почему?! — выкрикнула Айша.
Голос исчез, растворился в снежном буране. Притка утерла сползающую по щеке слезу. Она была готова умереть, но не желала подчиняться богам, поступающим так несправедливо и жестоко. Принимая смерть, она хотела отдать себя какому-нибудь, неведомому ей, другому богу. Такому, который мог бы понять ее, который был бы готов прощать людям их слабости и принимал их, не осуждая и не упрекая. Умирая, Айша хотела верить в бога, который мог бы любить людей, а не карать их…
Глава двенадцатая
ДОЧЬ КНЯЗЯ
К рассвету Хальфдан сам вышел к озеру встречать Харека и Бьерна. Несмотря на метель, он увидел их еще издали, углядел легкую повозку с Рагнхильд, быстрые фигуры воинов, бегущие сквозь снежную пелену. Обернулся к Гюде, подцепил острием меча заклепку на ее рабском ошейнике, сдернул, ободрав кожу:
— Ты свободна, Гюда, дочь князя Альдоги.
Потом было веселье — не дожидаясь вечера, Хальфдан устроил пир. Едва увидев Рагнхильд, он объявил дочь Оленя своей женой. Никто не спорил. Рагнхильд привычно высокомерно улыбалась, даже сказала что-то про вещий сон, который она видела накануне ночью и который предрекал ей счастливое замужество, а ее мужу — великую власть. Не долго думая, Хальфдан объявил свою будущую жену мудрой женщиной, зреющей пророческие сны.
При этих словах Гюде вспомнился рассказ темноволосой Айши о старухе-сновидице. Недаром все-таки Рагнхильд внимательно слушала ее историю. Выслушала, запомнила и обернула-таки себе во благо… Зато историю о снах не слышал Хальфдан, Хотя и ей, и ему эта свадьба была на руку — Черный обретал большую власть, становился родичем конунгов Йотланда и Датской земли, Рагнхильд делалась женой самого могучего конунга Норвегии. Так что выдуманный Рагнхильд сон оказывался в руку.
Впрочем, ее будущее Гюду не беспокоило. На пиру княжна, как и другие женщины, подносила воинам пиво, сменяла блюда с едой и то и дело косилась на молчаливого Бьерна, устроившегося на скамье, недалеко от желтоглазого Харека и узколицего Кьетви. Бьерн больше пил, чем ел, изредка улыбался, слушая похвальбу Харека о том, как он ловко подпалил избу с воинами Хаки Берсерка. Волк так хвастался, будто, спалив живьем множество людей, он стал героем…
Старик Финн лепился
— По весне я пойду на Бегну, погляжу, целы ли драккары Орма. Ты пойдешь со мной, Кьетви?
Узколицый Кьетви согласно закивал. Чавкнув, выудил изо рта обглоданную рыбью косточку, сплюнул на пол:
— Я пойду. А ты, Бьерн? Ты хороший ярл, мы все охотно принесем тебе клятву верности. Отсмолим корабли, спустим на воду, и можно будет пойти в Свею или к берегам эстов. У эстов мало добра для хорошей добычи, но они плохие воины.
— Я пойду в Альдогу, — сказал Бьерн.
В груди княжны гулко бухнулось сердце. Она ждала этих слов.
— Я обещал отвезти сестру князя Избора домой. Я сделаю это. И возьму с собой Рюрика. В Агдире у Великолепной ждут три драккара. Один я отдам Латье. Один — Рюрику. Один — мой.
— Рюрик слишком молод, чтоб владеть драккаром, — засомневался Кьетви.
— А Рюрик захочет уйти с тобой? — перебил его Харек.
— Великий Один, конечно, захочет! — вместо Бьерна откликнулся Кьетви. — Бьерн же дает парню целый драккар! Xal За тебя, Рюрик! — Кьетви приподнял руку с кубком. По краю кубка текла пена, сползала на пальцы старого воина. — Ты был прав, обещая вернуться в Вестфольд свободным ярлом!
В Вестфольд? Ярлом? Гюда помнила слова Остюга, затеявшего драку с местными мальчишками. Как он тогда крикнул обидчику: «Я вернусь ярлом, чтоб назвать рабом тебя! »
Княжна впилась ногтями в теплую древесину столба, вдавилась в него спиной, чтоб не упасть. Будто во сне она увидела, как с дальнего конца стола поднялась маленькая мальчишеская фигурка. Блик факела высветил лицо мальчишки. И пусть все вокруг называли этого худого подростка непонятным урманским именем, Гюда знала, как он был наречен в своем Роду! Его звали Остюг, и он был ее братом…
Остюг перегнулся через стол, принял от Кьетви рог, одним махом опрокинул в рот, закашлялся. Наливаясь краснотой, вытер рукавом губы. Над его верхней губой уже пробивался едва заметный пушок, пиво осело на ней белой пеной. Он не заметил спрятавшуюся в тени Гюду. Прокашлявшись, смущенно улыбнулся Бьерну, лавируя меж веселящимися людьми, пробрался на свое место.
Черный конунг потребовал песню. Взобравшись на перевернутую скамью, Тортлав затянул длинную путаную вису [189] о победах могучего сына Асы и о красоте и мудрости его будущей жены Рагнхильд. В такт словам урмане притоптывали, хлопали в ладоши. Виса нравилась.
189
Поэтические славословия.