Стая
Шрифт:
— Это княжна!
— Сядь, Латья, — грозный рык Черного конунга усадил дружинника обратно на лавку.
Множество пытливых чужих глаз изучали княжну. Факельный свет озарял лица — разные, от еще безусых и безбородых до уже съежившихся от старости и изрезанных шрамами.
— Ты — дочь князя Альдоги? — Черный конунг вытянул руку над столом, поманил Гюду к себе. Путаясь в оттаявшем и оттого мокром подоле, княжна приблизилась.
За время, проведенное в рабстве, она научилась, как следует рабыне приветствовать конунга. Подойдя, низко склонилась перед Черным,
— Твой брат недавно ушел в Вальхаллу. Он был храбрым воином.
— Я слышала об этом, конунг, — Гюда предпочитала смотреть в пол. Так Хальфдан не мог видеть ее лица, не мог уловить ее боли или слабости.
— Орм Белоголовый, твой херсир, тоже оставил нас ради пиров с валькириями, — испытующе произнес Черный.
— Я слышала и об этом, конунг…
Около коленей Гюды расползалось темное пятно — стекающая с одежды вода быстро впитывалась в доски пола, оставляя после себя лишь округлый влажный след.
— У Орма не было живых детей или родичей, поэтому отныне ты принадлежишь мне, — решил Черный.
— Это не так, конунг, — заученно выпалила Гюда. О возможном наказании за наглость перечить конунгу она старалась не думать.
— Не так? — Он не рассердился, лишь сделал вид, будто удивлен.
— Нет. У меня другой херсир.
— Ты говоришь глупости, рабыня! — Упрямство рабыни стало раздражать Хальфдана.
— Я говорю правду. Мой херсир — Хаки Берсерк. Он убил Сигурда Оленя и его жену Тюррни, разорил его усадьбу и забрал меня. Я — его рабыня.
Освободившись от тяжелого тела Хальфдана, скамья радостно скрипнула.
— Хаки осмелился убить конунга?!
— Да. — Гюда поняла, что зацепила нужную жилку, и теперь тянула за нее, надеясь на чудо, — Нынче Хаки Берсерк хочет жениться на его дочери Рагнхильд и стать воспитателем его сына Гутхорма.
— Он хочет жениться на Рагнхильд?! — взревел Черный. С размаха грохнул кулаком по столу. Блюда подскочили, задребезжали. — Он, лесной звереныш без роду и имени, жаждет породниться с Ингилингами! [186] Не бывать такому!
186
Ингилинги — знатный скандинавский род, имеющий божественное происхождение. Почти все конунги Дании, Швеции и Норвегии принадлежали к роду Ингилингов.
Вокруг зашумели — здесь мало кому нравился Хаки Берсерк. Вернее, каждый судил примерно так — почему Хаки можно, а мне — нет? Если мне нельзя стать родичем Ингилингов, то и Хаки — нельзя!
— Я, Хальфдан Черный, сын Гудреда и Асы, конунг половины Вестфольда, Согна, Раумарики, Хейдмерка, Ланда, Хадаланда и Тотна, объявляю Хаки Берсерка ниддингом! Ярлы и бонды, собравшиеся здесь, вы принимаете мои слова?
Позади Гюды послышался шорох. Отведя взгляд от влажного пятна на полу, Гюда углядела несколько приблизившихся
— Да, конунг. Хаки Берсерк будет объявлен ниддингом…
— Ты знаешь, где прячется Берсерк?
Гюда не сразу поняла, что конунг обращался к ней. Лишь когда кто-то, кажется неслышно подобравшийся сзади Латья, легко коснулся ее плеча, сообразила, ответила:
— Да, конунг. Я и приведший меня человек знаем это место. Но мы будем молчать.
И, не позволяя конунгу разразиться гневной речью, пояснила:
— Ты сам назвал нас рабами. Мы — рабы Хаки Берсерка. Хорошие рабы не предают своих хозяев. Я была плохой дочерью князя, а Финн — плохим лекарем. Позволь нам остаться хотя бы хорошими рабами.
В наступившей после ее слов тишине кто-то негромко и устало засмеялся. Обернувшись, Гюда увидела желтоглазого Харека. Волк стоял возле воткнутого в земляной пол у входа факела, скалился в улыбке. Его руки поднялись, встретившись взглядом с Гюдой, он несколько раз одобрительно, почти бесшумно хлопнул ладонями.
— Чтоб свершить свой суд над ниддингом, тебе придется освободить их, — сказал кто-то еще.
Взгляд Гюды метнулся к говорящему. Бьерн так и не поднялся из-за стола. Он даже не смотрел на конунга, уставившись в блюдо перед собой и угрюмо ковыряя его ножом. Потом оторвался от блюда, столкнулся взглядом с княжной.
Гюда задохнулась от пронзившего ее чувства. Будто кто-то неведомый, сама Доля вылепили Бьерна из ее девичьих снов, из ее тайных чаяний, из надежд и слез и свели его с княжной тут, далеко от дома, в чужих землях…
Вокруг шумели урмане, переговаривались. Советовали то конунгу, то друг другу, как следует поступить. О еде запамятовали все. Наконец Черный принял решение:
— Я не стану освобождать чужих рабов, к тому же беглых. Это не по закону. Но когда Хаки умрет или когда тинг прилюдно признает его ниддингом, его имущество по закону перейдет ко мне, как к конунгу этих земель. Я обещаю, что, когда это случится, я освобожу рабов Хаки!
Из-за Бьерна княжна никак не могла сосредоточиться, ошалелые мысли метались стайкой спугнутых мальков, не желали останавливаться.
— Не упрямься, княжна, соглашайся… — шепнул прямо в ухо голос Латьи.
Гюда покосилась на дружинника:
— Я слышала, что Хальфдан Черный держит свое слово, я укажу людям конунга путь к логову Хаки.
— Эта рабыня не так проста, как кажется. Она может заманить твоих людей в ловушку, .. — Княжна узнала проступившее из-за факельного света узкое сухое лицо Кьетви.
— Финн знает дорогу лучше меня. Пусть он ведет людей к Хаки, — заспешила она, пока Хальфдан не успел обдумать слова Кьетви. — А я останусь здесь, и, если люди конунга угодят в ловушку, я расплачусь жизнью за обман.
— Х-ха! Жизнь рабыни за жизнь многих воинов! — фыркнул Кьетви.
Делать было нечего — приходилось рисковать. Гюда выпрямилась, поднялась с колен. Исподолобья глядя на узколицего старика, шагнула к нему:
— Жизнь дочери князя стоит не меньше, чем жизнь любого воина!