Пунктуальность в зрачках.Нос прямой, как стрела,летит ко рту и запрещает емуходить на сторону.
50. Обыватель
Он делает себе пробор линейкойи фиксирует зрачки, чтобы онине выходили из ряда вон. Едваон привел нос в порядок и скривил рот,как что-то бьет по барабанным перепонкам,выводит уши из равновесия и разрушаетпедантично убранную голову.
52. Любимец
Народный
праздник в самом разгаре.От его взглядов зажигаютсяцветные фонарики и создаютповсюду хорошее настроение. Ктохочет влететь в глаза, кто сестьна шею? Воздушные шарикислетают с губ, и язык продаетмедовые пряники.
60. Наивная
В ее глазах гнездитсяслепая вера.Никогда и ничтоне бросит тень на чистые вишневые уста.
63. Диктатор
Под триумфальными аркамиглаза стоят на страже. Строговдоль носа сбегают складки.Подбородок вышел впередк прочной цепи зубов. Никтоне смеет перечить, даже рот.Перевод с немецкого М. Клочковского
Гюнтер Грасс
Из сборника «Преимущества гончих кур»
Фасоль и груши
Пред тем, как стухнут юные желтки —наседки рано высидели осень —как раз теперь, пока лезвия ножницлуну проверят твердым большим пальцем,пока висит на нитях троиц лето,пока мороз укрыт под медальоном,пока игрушки елок, словно дождь, блуждают,пока что шеи голы, в половину укутаны туманом,пока пожарная охрана не погасит астрыи пауки попадают по банкам,чтоб так избегнуть смерти сквозняка,пред тем как нам переодетьсяи завернуться в жалкие романы,давайте поедим фасоль.Со спелой желтой грушей и гвоздикой,с бараниной давайте же фасоль,с гвоздикой черной и со спелой грушей,отведаем стручковую фасоль,с бараниной и грушей, и гвоздикой.
Открытый шкаф
Внизу топчутся туфли.Они боятся жукапо дороге туда,пфеннига по дороге обратно,жука и пфеннига, которых могут растоптать,так, что останется след.Вверху – хранилище шляп.Сохрани, схоронись, осторожно.Невероятные перья,как название птицы,куда закатились ее глаза,когда она поняла, что жизнь для нее чересчур пестра.Белые шарики, что спят в карманах,грезят о моли.Здесь нет пуговицы,на поясе утомилась змея.Мучительный шелк,астры и другие огнеопасные цветы.Осень, что становится платьем,по воскресеньям полным плоти и солисложенного белья.Прежде, чем шкаф замолчит, станет доской,дальним родственником сосны, —кто будет носить пальто,когда ты однажды умрешь?Шевелить рукой в рукаве,Упреждая любое движенье?Кто станет поднимать воротник,останавливаться
перед картинамии жить одиноким под колокол ветра?
Комариная мука
В нашем районе год от года становится хуже.Часто мы приглашаем гостей, чтоб немногоуменьшить толпу.Но люди вскоре опять уходят, —после того, как похвалят сыр.Это не беда.Нет, чувство, что происходит нечтоболее древнее, чем рука —что есть в любом будущем.Когда кровати спокойныи маятник висит на звучащих, бесчисленных нитях,нитях рвущихся и начинающих вновь,немного громче,когда я зажигаю трубкуи сижу лицом к озеру,по которому плывет плотный шорох,я беспомощен.Теперь мы не хотим больше спать.Мои сыновья бодрствуют,дочери толпятся у зеркала,жена поставила свечи.Ныне мы верим в огни,по двадцать пфеннигов каждый,к которым летят комары,к короткому обещанью.
Школа теноров
(фрагмент)
Возьми тряпку, сотри луну,напиши солнце, другую монетуна небе, школьной доске.Потом садись.Твой аттестат будет хорошим,тебя переведут,ты будешь носить новую, более светлую кепку.Ибо мел прав,и прав тенор, поющий его.Он лишит бархат листьев,плющ, метр ночи,мох, его нижний тон,он прогонит любого черного дрозда.Перевод с немецкого М. Клочковского
Из немецкой прозы
Юдит Герман
Хантер – Томпсон – Музыка
День, когда что-то все-таки происходит, это пятница перед пасхой. Хантер идет вечером домой, купив в супермаркете супы-концентраты, сигареты, хлеб и в вино-водочном магазине – самый дешевый виски. Он устал, у него слегка подкашиваются ноги. Он идет по 85-й улице, зеленые кульки, болтаясь, бьют его по коленям, мартовский снег, тая, превращается в грязь. Холодно, световая реклама «Вашингтон-Джефферсона» неясно мерцает в темноте словами «Отель-Отель».
Хантер толкает ладонью крутящуюся дверь, тепло затягивает его внутрь, у него перехватывает дыхание, на зеленом полу остаются черные следы. Он входит в сумрачное фойе, стены которого, обитые темно-красным шелком, мягкие кресла и большие хрустальные светильники говорят о необратимости времени; шелк топорщится волнами, кожаные кресла выглядят засиженными и потертыми, во всех светильниках не хватает матовых стекол, и вместо двенадцати лампочек в каждом горят только две. «Вашингтон-Джефферсон» уже больше не отель. Он – убежище, дешевая ночлежка для стариков, последняя станция перед концом, дом с привидениями. Только изредка сюда по неведению попадает обычный турист. Пока кто-то не умирает, все комнаты заняты, когда же кто-то умирает, комната на короткое время освобождается, чтобы принять очередного старика – на год или на два, или на четыре-пять дней.
Хантер идет к стойке, за которой сидит владелец отеля Лич. Лич занят тем, что ковыряет в носу и просматривает объявления о знакомствах в «Дэйли Ньюз». Хантер ненавидит Лича. Каждый в «Вашингтон-Джефферсон» ненавидит Лича, за исключением разве что старой мисс Джиль. Лич разбил ее сердце. Сердце мисс Джиль и без того было покрыто шрамами, в нем стоит искусственный клапан. Лича не интересует мисс Джиль. Его интересует только он сам, да еще объявления о знакомствах в «Дэйли Ньюз» – и только с извращениями, подозревает Хантер – и, конечно, деньги. Хантер ставит зеленые кульки на обшарпанную стойку, тяжело дышит, произносит: «Почта».
