Стеклянные дети
Шрифт:
– Да ну ее. Лучше просто в кафе.
В кафе Инга не хотела. Опять снова-здорово.
– Хорошо. Как-нибудь. Сейчас перевод подбросили. Перезвоню, когда закончу.
По мнению подруги, Инга жила роскошно. Муж – бизнесмен, отдыхают два раза в год, Инга постоянно где-то представительствует. Квартира в Брюсовом переулке с двумя сан- узлами. Действительно, зачем им два? Галка как-то раз прямо так и спросила: «А зачем вам два туалета?»
Инга не нашлась тогда что ответить. Она знала, что многих раздражает их квартира в самом центре Москвы, 800 метров от Кремля.
– Как можно жить практически на Красной площади? – вечный вопрос.
Да,
Она уже привыкла к комфорту. По большому счету никаких забот. Даже дети не ноют над душой. Чего еще желать?
И в голову не могло прийти Галке, как страдает Инга, как плачет в подушку, проснувшись среди ночи после очередного сна, где прижимала к груди маленький живой комочек. Никто не знал. И Глеб не знал. Старалась не думать, отметала. А тут вдруг все всколыхнулось, и так она поверила, что поняла: ее ничто не остановит.
Уже вечером, за ужином, проходившим в полном молчании, Глеб еще раз повторил попытку:
– Ну ты же веришь в приметы! Сама подумай, где ты с ним встретилась? На похоронах! И теперь ты решила лечиться именно у него?!
Инга не ответила. Муж выступил просто ради еще одной галочки, отмечающей очередную неудачу в ее жизни. Он-де говорил, он предупреждал. Завтра они пойдут к врачу, Глеб сделает все что нужно, будет самым обходительным и заботливым мужем. И поддержит ее в любой ситуации, она не сомневалась. У него остался всего один вечер для «побурчать». Она потихоньку улыбнулась, чтобы он не заметил.
Да, действительно на похоронах. И что? Главное не это. Главное – это та гадалка из их летнего итальянского путешествия. Ее пронзительный взгляд, сухие, скрюченные холоднющие руки и быстрая речь. Она сначала даже не сразу поняла, что та ей говорила, хотя прилично говорила по-итальянски. Все же второй язык после французского.
La ragazza. La ragazza picоla. Con tua facio. (Девочка. Маленькая девочка. С твоим лицом.)
Как страшно все-таки, когда нужно идти на похороны. Сначала страшно узнать, что умер человек, которого ты хорошо знал. Или даже просто знал, но он, этот человек, уже стал частью твоей истории. И ты ходил к нему в гости, и он к тебе ходил, и были совместные праздники и совместные дела. Потом страшно увидеть родственников этого человека. Все равно для тебя это лишь ужас, который уже случился, но не с тобой (а с тобой, конечно же, не случится). Почему мы все в этом уверены?! А с этими людьми – случилось. И родственникам умершего нужно будет смотреть в глаза, находить слова утешения. А как утешишь, когда для них это была мать или жена? Где найдут силы эти убитые горем люди? На этот самый тяжелый день, когда нужно держаться на глазах у всех? И все тебя будут рассматривать. А в людях есть не только сочувствие, но и любопытство.
Инга всегда боялась встречаться глазами с людьми, которые
И самое страшное – увидеть того, кого хоронят. Такого раньше близкого и знакомого и уже совсем далекого, совсем не с нами.
В тот день они прощались с Верой. Как, почему? Почему она? Они только знали, что Вера заболела. А что, чем, почему? Степанов не говорил. Потом она слегла. Игорь Федорович практически перестал появляться, объясняя: «Веру оставить уже не могу, уход за женой должен быть постоянный». Сегодня у него трудный день. Как он его выдержит? Пока молодец, а вот и Миша. И тоже в выглаженном костюме, и тоже, как и папа, собранный до предела. Инга переводила взгляд с одного пришедшего на другого. Она многих знала по ежегодным дням рождения, которые широко отмечал Игорь Федорович. Понятное дело, врач-уролог.
Среди пришедших бросился в глаза постоянный тамада тех праздников. За глаза Инга называла его Путешественник. Рубашка, естественно, от «Burberry», но на сей раз черного цвета. Совершенно потерянная Верина подружка. Все женщины как будто разом постарели. Или это черная одежда? Видно, что не все нашли то, что подошло бы к случаю, и надели первое попавшееся из шкафа, лишь бы черного цвета. Не всем черное к лицу. Но, к сожалению, пришло уже то время, когда в своем гардеробе надо иметь что-то соответствующее этому скорбному ритуалу.
С Верой они познакомились на дне рождении Степанова. Глеб к тому времени уже открыл свой бизнес, оброс связями и нужными людьми. Общение, встречи, больше для дела, для пользы.
– И как вы только живете, – часто сокрушалась Ксения Рудольфовна. – Вот вроде в ресторан идете. Только зачем? Поесть? Потанцевать? Нет! Обсудить какой-то там проект. Заглянуть в глаза, почувствовать клиента, хлопнуть по рукам. Глеб, как там у тебя еще?
– Все совершенно верно вы запомнили, Ксения Рудольфовна. Причем как раз в этой последовательности. Сначала заглянуть в глаза, а если в тех глазах не почувствую подвоха, то хлопнуть по рукам. А танцевать там и некогда, и не с кем. Разве Инга танцует?
– Батюшки! Дочь! Он никогда не видел, как ты танцуешь? Да у нас все в семье всегда танцевали. Но лучше всех – Ингин папа. Он так вел в вальсе! Судя по всему, многих так и уводил куда-то. Эх…
– Вот видите, то есть то, что я не танцую, это плюс! – Глеб умело переводил разговор в шутку.
Инга не любила деловых встреч мужа, но понимала: так нужно. Действительно нужно. Мы не за границей живем, где все предписано протоколом, где все скрепляется договорами и контрактами. У нас – личный контакт. Верю – не верю. Друг – не друг. Вот ты мне друг! У тебя куплю! А он дурак! И пусть у него дешевле! Плевать!
Инге идти на тот день рождения совершенно не хотелось. Кто? Что?
– Глеб, ну просто как-то неловко. Мы же никого там не знаем. И почему вдруг Степанов нас пригласил? Не такие уж вы друзья.
– Ладно, Ингуша, что теперь говорить? Я уже пообещал. Давай долго засиживаться не будем. Подарим подарок, посидим для приличия часок – и уйдем.
Инга очень хорошо помнила тот праздник. Народ, несмотря на жуткий московский мороз, был в вечернем. Дамы в декольте, длинные платья в пол, мужчины в смокингах. Просто прием во французском посольстве. В других московских местах Инга такого пафоса не припоминала.