Стеклянный ключ

Угрюмова Виктория

В тот день и началась их дружба. Наталья Николаевна Трояновская, конечно, долго морщила нос и заводила бесконечные речи о том, что «этот сын алкоголика и торговки не должен переступать порог приличного дома», но Андрей уже в тринадцатилетнем возрасте умел защищать себя и своих друзей. Он частенько угощал Мишку вкусностями, которых не могло быть в доме Касатоновых, давал ему книги, приглашал смотреть последние фильмы по новомодному «видику». А приезжая на каникулы из-за границы, где получал высшее образование, обязательно привозил другу подарки. Только благодаря влиянию Андрея Мишка доучился

до десятого класса и неожиданно для всех поступил в институт. Когда же Трояновский обзавелся собственным бизнесом, уже никто не удивлялся, что партнером у него стал Михаил, и надо сказать, что более преданного и верного друга нужно было поискать.

Но полгода назад Мишка Касатонов допустил грандиозную ошибку из тех, что могут полностью перекроить всю последующую жизнь. Ему захотелось собственных денег и независимости, и однажды бес попутал: воспользовавшись отъездом Андрея, он затеял хитрую финансовую комбинацию, вложив в нее солидные средства. Само собой разумеется, деньги были не его, а Трояновского. Мужик, уломавший его на эту авантюру, обещал, что проблем не будет: все деньги отобьются за неделю, прибыль пополам, а шеф ничего и не узнает. «Каким же идиотом нужно быть, чтобы клюнуть на такую примитивную наживку», — думал впоследствии Мишка, наливаясь водкой в ночном баре. Естественно, что никакой прибыли не случилось: согласно официальной версии, фуры с товаром арестовали на таможне; посредник не то сам повесился, не то ему помогли; крайних не было, а Андрей вот-вот должен был вернуться из поездки. Ситуация пиковая.

И вот в этой пиковой ситуации возник на пути Касатонова милый и благожелательный господин, известный редким избранным по кличке Чингиз. Внешность у него, впрочем, оказалась вполне европейская, а прозвище он — как поговаривали — заработал потому, что приказывал своим бойцам ломать провинившимся хребет, точь-в-точь как его недоброй памяти тезка Чингиз-хан.

Этот Чингиз охотно ссудил отчаявшемуся Мишке требуемую сумму; проценты выставил божеские; срок — вполне умеренный, но за все это райское блаженство время от времени требовал услуг. Просьбы его бывали разными: от самых на первый взгляд невинных — провести переговоры с каким-нибудь бизнесменом или встретить приезжего — до самых диких и неожиданных, как вот сегодня.

Дело в том, что срок выплаты очередного взноса подошел на прошлой неделе, и Мишка проценты и часть суммы аккуратно Чингизу передал. Тогда, на прошлой неделе, никто ничего у него больше не потребовал. И вдруг сегодня, в самом конце рабочего дня, когда Касатонов бездумно раскладывал пасьянс на компьютере, зазвонил мобильный. Это был звонок, на который Мишка не мог не ответить.

Самое неприятное, что Чингиз знал о них с Андреем все. Как выяснилось.

— Квартиру вы смотрели, — констатировал он. — На Музейном, кажется. Не слышу?

— Да, — ответил Михаил.

— Это твой Андрюша себе гнездышко подыскивает?

— Ну, не я же.

— И правильно. Дороговато для тебя, пока. Так вот, если он эту квартиру купит, а потом продаст нужному человеку, считай, ты свой долг отдал.

— К чему такие сложности, не понимаю?

— Твое дело — не понимать, а выполнять, голубушка, — ласково мурлыкнул

Чингиз, и у Мишки по спине поползли противные толстые мурашки. — Ясно?

— Ясно. Только Андрей — сложный человек, вы же сами знаете. Если и купит, то потом…

— Пусть сперва купит, потом поговорим.

И мобильник жалобно запищал, сообщая хозяину, что разговор, оказывается, закончен.

— Охренели все с этой квартирой, — прошептал Мишка, вытирая галстуком пот со лба. — Господи, как же вы меня задрали… все!

* * *

А загула никакого не получилось, хотя и Кащей, и Сахалтуев честно попытались осуществить эту идею. Но деловой разговор у них случился такой странный и долгий, что больше ни на что не хватило времени.

Славный своим рационализмом и трезвомыслием, Димка не стал тратить драгоценные минуты на покашливание, предупреждения о том, что «это только между нами», неопределенные междометия и тонкие намеки. А взял быка за рога.

— Если эта информация всплывет не вовремя и не в том месте, мне придется несладко, — заявил он сразу после того, как они выпили по первой, за встречу. — Но за мной должок остался, так что рискуем. Зачем тебе Мурзик?

Юрка нервно хохотнул:

— Надо же, мы с Коляном угадали. Мы его тоже Мурзиком обозвали. И у нас из-за него намечаются крупные неприятности.

— Это он умеет, — мрачно сказал Димка.

— Умел.

— Ну да. Конечно.

— Нашли мы его в лесопарковой зоне, на Трухановом, — принялся излагать Сахалтуев. — Заколот профессионально, наш патологоанатом сказал, что даже красиво. Профессионально поставленный удар. Вот сюда, под ухо. Он еще был жив какое-то время — плюс-минус минуту. Кричать не мог, разве что хрипеть, так что никто бы его не услышал. Привезли его накануне вечером, наверняка в какой-то машине — фиг теперь найдешь и узнаешь; утром труп обнаружили несчастные отдыхающие…

— Они к нему не могли иметь никакого отношения?

— Какое отношение, кроме того, что он им пикник испортил. Да нет, мы их проверяли, конечно. «Глухарь». Но вот что любопытно, Димка, — нестандартный «глухарь», я бы даже сказал, уникальный. Единственный, за который начальство собирается погладить по головке.

— Ух ты!

— Представляешь? Вежливо дают понять, что дело пора сдавать в архив и не морочить себе мозги — мало ли кого прирезали погожей осенней ночью? Вот бы так всегда, а? Шучу.

— Не удивлен, честно говоря, — буркнул Кащей, наливая по новой.

Заседали они в гордом одиночестве на открытой террасе загородного ресторана, где в этот дневной час никогда не бывало много посетителей. И говорить могли свободно.

— Я тогда в Лондоне ошивался, — сказал Димка без предисловия. — То да се, государственная служба, сам знаешь.

— Догадываюсь.

— Я тебя умоляю, такая же рутина, как и у вас. Разве что декорации поинтересней, а работа поскучнее. Тихое болото, каждый тянет одеяло на себя, делает карьеру. Настоящих профессионалов можно пересчитать по пальцам одной руки, и они мешают остальным нормально жить. Юношеский максимализм и готовность умереть за идею быстро уступают место трезвому расчету, и даже цинизму, до некоторой степени.