Стеклянный принц
Шрифт:
«Дни испытаний слабых делают ещё слабей, сильных – ещё сильней. Король не имеет права на проклятия, стенания и жалость к себе. Будучи всего лишь человеком, он вправе упасть на колени телом, но не духом».
Помогало не очень. Любопытство и шуточки придворной челяди, встречаемой по дороге, угнетали дух, делали слабым. И здесь, дома, в родных стенах, он не встречал сочувствия.
«Они что же, все ненавидят меня? Но за что? Что я им сделал?»
Люди, рядом с которыми он прожил всю жизнь, как оказалось, в действительности его всегда ненавидели.
Причин
В покоях отца всё осталось прежним, но неуловимо поменялось. Те же стены, те же шкафы с книгами и свитками, та же пара кресел у камина, тот же большой круглый стол, та же кровать в отдельном помещении. Не стало того, один взгляд на которого убеждал: он всегда знает, как надо поступить, и способен принять даже самое сложное решение, разобраться во всём. Но исчез не только отец – ещё и коллекция оружия со стены. А в спальне, прямо напротив кровати, в алькове между двух окон появилась клетка.
Ариэль понял, что это, только оказавшись внутри, сброшенный на пол с плеча силача по прозвищу Толстячок. Пока Ариэль ошеломлённо барахтался на полу, Толстячок сорвал с измученных запястий пленника верёвки и вышел. Дверь за ним закрылась сама, и маг Лей – единственный, кто пошёл в опочивальню короля следом за ними – тотчас поджёг уже приготовленный свиток. Когда он догорел, вся клетка, каждый толстый кованый прут просияли огнём.
Ариэль, всё ещё лёжа, протянул руку вперёд, и кончики пальцев сначала согрело, а затем начало жечь по мере приближения к прутьям. Доводить до ожогов он не стал, опёрся ладонью о деревянный пол из красиво пригнанных резных досок и поднялся на ноги.
Воин и маг стояли всего в двух шагах от него, но были недосягаемы, словно находились на другом краю света.
– Я могу у вас спросить? – сказал Ариэль. – Что я вам сделал? Лично я, не мой отец или кто-то, кого вы наказываете в моём лице.
Они ушли, не ответив. Словно он пустота, не достойная обычного человеческого сочувствия. На душе стало горько и обидно. Как же всё это несправедливо!
«Всякая обида, даже справедливая, для обиженного несправедлива. Самое ценное, что есть на земле, для того, кто обижен – сочувствие и справедливость. Проявив первое и дав второе, можно овладеть сердцами людей и стать в их глазах лучшим другом. Отказав в первом и лишив второго, одиночку легко сломать, а в массах заронить зерно бунта. Щедро вернув первое и милостиво подарив хотя бы кроху второго, сломленного легко приручить. Толпу же проще отвлечь на возмущение чем-то иным и, подарив в том сочувствие и справедливость, вновь привязать к себе их сердца».
Ариэль помнил, как дёрнулся уголок рта простоватого с виду воина. Ему явно не нравилось то, в чём он участвовал. Толстячок порывался что-то сказать, но Лей дёрнул его за руку, будто им запретили с ним говорить. Но с чего бы запрещать невинную беседу? Разумеется, по тем же причинам, что и тащить через весь город
Похоже, они с пришлым псом Фером обучались по одним и тем же книгам. И хорошо. Тем легче окажется избежать расставленных ловушек. Он не позволит себя сломать: перетерпит несправедливость и отверженность, а затем сочувствие, ласку и ослабление пыток. Он не покажет, что понял их план, и сохранит ясный ум, достоинство и самообладание. Только не позволив ранить себя в самое сердце, рано или поздно он отпразднует победу. А пока его главная задача – до победы дожить.
Глава 3. Внутри клетки
Ариэль огляделся по сторонам. Внутри клетки не было ничего, даже тюфяка, набитого соломой, к которому за неделю удалось как-то притерпеться и привыкнуть. Ни стула, ни кровати, даже небольшой, как у прислуги, только такая бы тут и поместилась. В его новой тюрьме имелась одна голая каменная стена, жгущие наколдованным огнём прутья до самого потолка и пол, приятно тёплый и гладкий, спать на котором всё равно окажется очередным испытанием из-за твёрдости и сквозняков.
За то время, пока Ариэль стоял неподвижно, с его мокрой одежды и волос на полу натекла лужица воды. Порыв ветра из ближайшего приоткрытого окна заставил задрожать и так измученное холодом тело. Пришло время решать. Ариэль мог остаться стоять, как был, мокрым на холодном сквозняке и умереть от лихорадки через несколько дней, проклиная мучителей и в глубине души зная, что избежал худших испытаний. Или он мог что-то с этим сделать и лишиться возможности вот так просто и почти честно перед ликами милосердных богов сбежать с поля боя.
Даже не додумав мысль до конца, Ариэль начал раздеваться. Он снял рубашку и штаны, спина и мокрые ягодицы на сквозняке немедленно заледенели. Разложив одежду по полу, он преодолел оставшиеся два шага до клетки и вытянул руку: огонь тотчас вспыхнул, заметался, пытаясь укусить и сжечь ладонь, потёк по толстым прутьям вверх и вниз, пока вся клетка не загорелась. Металл начал краснеть, издавая лёгкий гул. Магическое пламя слепило глаза и дарило драгоценное тепло. Оно шло ровным потоком, обещая рано или поздно прогнать въевшийся до костей холод, и обжигало, стоило зазеваться.
Когда разницу между согревшимся передом и заледеневшей спиной стало невозможно игнорировать, Ариэль развернулся и осторожно попятился к заколдованным прутьям. Когда тепло стало жечь-щекотать ягодицы, он замер.
Он мог это перетерпеть, мог выиграть этот бой или проиграть его, не столь важно – главное, сохранить себя и выиграть войну. Отец, всегда занятой, доверивший воспитание сыновей другу, потратил время для их обучения лишь одному – тому, что считал самым важным. Он всегда повторял и требовал, чтобы они крепко-накрепко запомнили с самых малых лет: никогда, никогда, никогда не сдаваться.