Стена
Шрифт:
— Ты понял, что это значит? — Григорий наконец поднял голову и посмотрел в глаза Фрицу.
Тот присвистнул:
— Не знаю, как у русских, а у нас это называется «крыса завелась»! A CIII — это определенно король Сигизмунд… Если у меня и была капля сожаления по поводу того поляка, которого я убил вчера вечером, то теперь я даже рад этому. Десятник-то был не просто десятник, а важный королевский гонец. Но провалил дело, потому как балбес и плохой солдат — слишком любит вино и пышные сиськи. С таким-то письмецом да заявиться в бордель!
— Мне нужно в Смоленск! — воскликнул,
Майер тоже привстал и глянул в окно.
— Рассветет через пару часов. Так что лучше подожди. Наши друзья кирасиры недалеко уехали, ну как нарвешься на них и бумажка будет при тебе? Поедем вместе, едва станет светать, но потом наши пути разойдутся. Боюсь, уже навсегда.
— Ты столько раз меня выручал! — голос Колдырева против воли дрогнул. — Обидно думать, что скоро мы расстанемся, а через несколько дней станем врагами…
— Мне тоже обидно, — кивнул немец. — Однако это жизнь, ничего не поделаешь… А пока, прости, Григорий, но оставшиеся два часа я еще посплю. Пришлось изрядно нахлебаться шнапса, когда я изображал пьяного.
С этими словами Фриц вновь растянулся на постели и тут же безмятежно засопел.
А Григорий заснуть не мог еще долго. Теснились, толкались, мешались в голове не связные друг с другом мысли: об убитом сэре Роквеле (что это такое «маленькое», о чем в последнюю минуту говорил англичанин?)… О дьяке из Приказа, обязавшего Колдырева следить за Артуром, об обоих письмах, спрятанных у него в сумке… О Фрице и об этом его выражении «крыса завелась», о пятнадцатом сентября…
И тут его вдруг осенило. Роквель не говорил «маленький», это просто хозяин гостиницы не так понял! Артур перед смертью бормотал на родном языке — по-английски: «small… Смол…» И это может означать только одно: Смоленск.
Отдлъ 3
Щит и меч
(1609. Сентябрь)
Смоленск — отчизна изначала, от предков
Катерина
(1609. Сентябрь)
Рассвет обвел розовым зубцы крепостных башен, затем окрасил золотистой краской стены… Красива была крепость! Высокая, с равномерно расположенными башнями, с тремя, а кое-где — и четырьмя рядами бойниц. Над ее зубцами кувыркались ласточки, еще не успевшие отправиться в дальние страны.
С высоты ласточкиного полета было видно, что тридцать восемь башен поставлены идеально: с любой из них просматриваются две соседние. Стоит врагу подойти к стене, он попадает под перекрестный огонь из башенных бойниц. Одна из стен почти вплотную подходила к берегу Днепра. Внутри крепости хватало колодцев, были ручьи, однако случись
В это безветренное утро ровная как стекло поверхность реки тоже окрасилась в золотой цвет восходящего солнца.
Со стороны посада, расположенного на другом берегу, доносилась утренняя перекличка собак, из-за невысокой деревянной стены, посад окружавшей, тянулись к небу первые струйки дыма. Узенькая береговая полоска с выступающими из нее то тут, то там деревянными мостками была еще пустынна… Но вот в воротах отворилась окованная железом дверца, показался край голубой одежды, мелькнула ножка в синем сафьяне, и к реке вышла девушка. Вышла, огляделась и, убедившись, что кругом никого, тотчас сбросила с головы узорный голубой платок. Каштановые волосы, заплетенные в длинную, до колен, толстую косу и подхваченные расшитой жемчугом лентой, заблестели на солнце, будто шелковые.
Девушка ступила на мосток, дошла до середины и, ловко усевшись на обтесанные бревна, принялась стаскивать сапожки. Сняла один, за ним другой, аккуратно поставила рядком и взялась за края простонародного сарафана, собираясь и его снять. Но тотчас вскинула голову, повела взглядом по краю ближайшей башни.
— Эй! — ее голос, звонкий, но достаточно низкий, далеко разлетелся округ. — Эй, кто там на страже? Ну-ка отворотитесь!
— А ну, как не отворотимся? — послышалось со стены.
— Дядюшке пожалуюсь! Что вам, глазеть не на кого? Отворотитесь, кому сказано!
— Да не глядим мы, не глядим, не бойсь! — задорно отвечал стражник. — Да и что тут разглядишь, с такой-то высоты?
— Что надо, издалеча видать! — отрезала красавица и, не смущаясь, стащила сарафан через голову, оставшись в белой с узорно расшитым подолом сорочке.
Свою головную ленту купальщица тоже сняла и положила рядом с сапожками. Потом встала и, разведя руки, лихо, спрыгнула в воду с мостков в обжигающе холодную сентябрьскую воду.
— Ай-ай, сорочку промочишь! — донеслось сверху.
— Сняла бы лучше!
— Не жаль тебе своих шелков?
— Не тобой дарено! — уже почти с середины реки отозвалась девушка.
Плыла она дивно и необычно: извиваясь всем выточенным телом, опустив лицо в воду и далеко загребая оттянутыми ладонями, Получалось удивительно резво, словно у речной русалки, и в воде оставался скорый пенный след. Катя доплыла почти до моста, соединяющего два берега, крепость и посад, перекувыркнулась на спину и на некоторое время, застыв, отдалась во власть течения, наслаждаясь утренним холодом воды и ее мощью. Как легко несет Днепр ее тело! Найдется ли кто, чтоб когда-нибудь вот так же носить ее на руках?..
Что ж за мысли? Али уже не нашелся?
— Катя! — это кричали уже с берега. — Ка-атя!
Она погрузилась в воду с головой, вынырнула, развернулась и, не без усилия одолевая течение, поплыла назад. На лице еще ярче разгорелся румянец. Хоть и быстрым был Днепр, но в этом месте пока еще не широк, и редкие по утреннему времени птицы легко долетали до его середины и летели дальше по своим птичьим делам…
— Чего кричишь?
— Как не кричать-то, ты ж туда заплыла, откуда и лодки сносит! Потонуть ведь можешь!