Стендаль и его время
Шрифт:
Бергонье, которого он спас при переправе через Березину, обогнал его в Париже и теперь уже занимает должность префекта департамента Юры, а милый Бюш, Антуан Бюш, неудачный студент Политехнической школы, гусар 12-го полка, прекрасно устроился в качестве префекта в округе Двух Севров. Никто из этих скороспелых карьеристов, клявшихся ему в дружбе и в вечной признательности, не вспомнил о том, что одинокий и усталый человек, вернувшийся из Русского похода, потерявший все свои рукописи и все свое имущество, сейчас один, без поддержки, стремится избавиться от тяжелого физического состояния и от еще более тяжелых размышлений на политические темы.
За городом
С важным видом Бейль появляется в Гренобле. Скрывая все свои неудачи, он «держит фасон» перед отцом. Неожиданная мягкость и уступчивость старого Шерубена приводит его сначала в восторг, а потом в отчаяние. Старик преподносит неудавшемуся барону подарок: двухэтажный дом на площади Гренетт.
— Вот весь твой майорат, — заявляет он сыну.
На следующий же день после вступления во владение Бейль узнает, что он должен уплачивать все чудовищные налоги и долги, покрывшие, как плесенью, этот дом, а кроме того, старик, очистивши свободную финансовую наличность продажей всех остальных имуществ, заявляет твердо сыну:
— Я буду жить в этом доме на твой счет — и очень долго буду жить.
И все, что удалось когда-либо скопить Анри Бейлю, идет в уплату долга.
Окончательно обескураженный Бейль тихо смеется над собою и уезжает в Париж. Он еще и еще раз видит нелепость своих поисков житейского успеха и садится за письменный стол. Снова черновики, записи по истории итальянского искусства. Его старые рукописи, как любовное воспоминание о невозвратимо потерянных годах, захватывают его и сообщают огромный творческий импульс.
Так наступает утро 19 апреля 1813 года, когда, оглушительно гремя шпорами, внезапно появляется курьер военного министерства, седоусый вахмистр-инвалид, и вручает Бейлю темно-зеленый пакет с императорской печатью: военный министр приказывает ему немедля отбыть в Германию по военным делам.
Не успев проститься с друзьями, Бейль выезжает из Парижа. Первым этапом его новой службы был Эрфурт. С дороги он жалуется в письмах сестре на то, что нет никаких вестей из Кюларо, — так называл он на условном языке родной Гренобль.
Военные дела инспектора коронных имуществ были в 1813 году едва ли не самым опасным делом наполеоновского командования. 15 апреля 1813 года Наполеон вступил в Эрфурт, он двигался уже не против России, а против соединенных прусских и российских войск. Изыскание местных средств и источников снабжения — такова была нелегкая задача помощника военного комиссара Анри Бейля. Инспектор коронных имуществ Анри Бейль имел дело с разъяренным населением германских городов и деревень.
Майские бои под Люценом и Бауценом отличались чрезвычайным кровопролитием. Союзники напрягали все силы, чтобы ускорить падение Наполеона. Бонапарт ничего не жалел в надежде, что новые победы загладят впечатление гибели Большой армии. В этих битвах погибли ближайшие друзья, спутники Наполеона, —
До нас дошел бауценовский дневник Бейля, поражающий читателя полным отсутствием каких бы то ни было соображений военного порядка. Он пишет главным образом о своих досугах, о том, как он пытается извлечь звуки Моцарта и Чимарозы из случайно найденного пианино, о том, как он напевает арии своих любимцев во время сражения под Люценом. Он делится с безвестным читателем своим восхищением перед талантом Альфиери и с необыкновенной для себя страстью рисует картины природы — холмы, лесистые поросли на песчаных склонах реки Шпрее, на которой расположен Бауцен:
«Наблюдая восхитительные холмы, расположенные справа от дороги, и перечитывая изысканные выдержки из любимых авторов, я описывал карандашом всю ясную красоту этого прекрасного дня бейлизма».
Бейль снова говорит о «бейлизме». «Бейлизм» — это особое состояние человека, известное ему с 1806 года. Это прекрасное, уравновешенное, гармоническое мироощущение. Бейль описывает самого себя разъезжающим беспрестанно в коляске в районе расположения вражеских армий. Он чувствует по целому ряду признаков и сообщений, что казаки нажимают на арьергард. Но ему приходит в голову вовсе не это. Он размышляет о словах Бомарше, и не только размышляет — он их чувствует всей полнотою существа: «Из всех видов возможного человеческого счастья — счастье обладания не имеет для меня никакой цены. Но наслаждение талантливым использованием— это все». Анри Бейль все больше и больше вырабатывал в себе эту склонность к наслаждению самим процессом творческого отношения к жизни. Им все больше и больше овладевало то чувство жизни, при котором весь мир становится его собственностью, но собственностью бескорыстной, когда возникает гармоническое и стройное чувство полезного участия во всем процессе непрестанно сменяющихся явлений мира.
«Бейлизм» превращался в манеру жизни, которую Бейль называл «эготизмом». Это не эгоизм в обычном смысле слова, когда человек отграничивает себя от мира. В письме-дневнике, написанном под Бауценом 21 мая 1813 года под аккомпанемент артиллерийского боя, Бейль смеется «ад наивным «ячеством», этой формой обычного эгоизма. В то время как эгоист уходит в себя от людей и от жизни, эготист видит себя решительно во всем и решительно на все простирает могущество своего творческого впечатления.
В «Рассуждениях о войне» в день бауценской канонады Бейль пишет о своем отвращении к войне. Свое первоначальное упоение войной он сравнивает со стаканом пунша, а последующие впечатления — с тем отвратительным опьянением, которое дает злоупотребление напитком.
«Московский поход раскрыл для меня внутреннее содержание той коллективной души в обшлагах, мундирах, со шпорами и шпагами, которая называется армией».
Встают перед читателем дневника дозоры на биваках генерала Бертрана, холмы и гранитные глыбы, отряды вооруженных людей, батарея, взбирающаяся на холм.
Бейль наблюдает сражение:
«Мы великолепно видели Бауцен, расположенный вдоль по косогору, и мы прекрасно видели с полудня до трех часов все, что можно видеть в большой битве, то есть ровно ничего. Удовольствие состоит, очевидно, в том, что наблюдающий бывает слегка взволнован тем фактом, что где-то там перед вами несомненно происходят события, страшный смысл которых обусловливает это воздействие… Но если бы пушки ограничивались только легким свистом, я убежден, что сражение не потрясало бы так людей».