Стены молчания
Шрифт:
— Привет. — Это слово прозвучало так приятно. — Мистер Макинтайр немного задержится, — доложила она. — Он сказал, что вы поймете, и просил передать вам, чтобы вы не беспокоились. — Ее лицо покрылось морщинками от улыбки. — Что бы это ни означало, мистер Макинтайр также просил передать вам, чтобы вы не усматривали в этом какого-то скрытого смысла, — она засмеялась. — Мне кажется, это слияние сделало нас всех немного чокнутыми.
Я кивнул. Она была права.
— Все хорошо, — сказал я.
Секретарша пошла по коридору.
— Мы подготовили для вас хорошую комнату, с милым видом. Кофе или чай? — Девушка озорно улыбнулась. — Может быть, немного печенья?
Было сложно поверить в то, что я разговаривал о печенье, когда так много стояло на кону. Мне предлагали напитки, чтобы освежиться, прежде чем стать основным блюдом в доме льва.
— Печенье подойдет, — сказал я, — и принесите таблетку аспирина или чего-нибудь посильнее, если у вас есть.
Секретарша нахмурилась:
— Ибупрофен или парацетамол, или что? Надо быть осторожным. У вас может быть аллергия на некоторые компоненты лекарства, — она снова засмеялась. Ее смех был звонче, чем у Полы, и скоро вывел бы меня из себя. — Боже, мы же юридическая фирма, — пролепетала она. — Нам надо подумать об этом.
— Ибупрофен подойдет, — еле слышно произнес я. — Я подпишу бумагу, что беру ответственность на себя.
Она открыла дверь в пустой конференц-зал.
— Чувствуйте себя как дома, а я пока принесу ваш заказ. Потом я скажу, когда мистер Макинтайр будет готов встретиться с вами.
Было сложно чувствовать себя как дома в приемной богов, отделанной деревом, с видом на Пятую авеню. Как раз напротив был Сакс, а немного дальше — собор Святого Патрика. Еще больше богов…
Я мог осмотреть достопримечательности попозже.
Отвернувшись от окна, я посмотрел на часы. Казалось, что слияние тоже могло подождать. Было уже больше четырех часов, но я не торопился. Все же это была фирма Макинтайра, его расписание. У меня было свое расписание, и в нем большими буквами было написано «СЕМЬ ЧАСОВ».
Итак, Эрни прекрасно знал код. Он не был основателем клуба «Близнецы», но очевидно, был в его центре. А что с моим отцом? Неужели он оплатил членство в нем, и ему вручили инструкцию клуба?
Я выбросил эту мысль из головы и сосредоточился на бумагах.
Было время еще раз пробежаться по письму Эрни. Теперь, когда у меня были указатели, его каракули не казались такими уж таинственными. Теперь можно было сказать, что это было письмо человека, торопившегося закончить какое-то дело перед своей смертью.
Найдя в рассказе соответствующие параграфы и внимательно сгруппировав слова по пятьдесят штук, я надеялся понять смысл.
Но смысл не появлялся. Была какая-то нелепица. Во что играл Эрни?
Я перешел к куску из середины параграфа. Все было искажено.
Мне
Эрни уже помог мне найти ключ к тому, чтобы расшифровать другие письма, но над его собственным нависал покров тайны.
В дверь постучали. Вошла девушка с подносом, заставленным более плотно, чем площадь вокруг центра Рокфеллера: сэндвичи, пирожные, печенье, большие розовые креветки, канапе, обсыпанные маком, полоски говядины холодного копчения, пиво, кока-кола, минеральная вода, чай, кофе. И упаковка ибупрофена.
Я пристально смотрел на хрустящую белую салфетку, которая стояла на фарфоровой тарелке. В одном углу был изображен огромный синий логотип со сложным узором. Две руки, соединенные в рукопожатии. Меня вдруг затошнило. На одной руке была изображена напыщенная буква Ш, на другой — В. На пальцах находился значок «&». Я догадался о коде. Это был «Шустер и Вестминстер». Итак, вот что придумали пиарщики за их баснословную зарплату.
Я посмотрел на еду. Могли меня обмануть? Отравить выскочку Бордера. Или, может быть, позволить ему самому наесться до полусмерти.
Я снял салфетку с тарелки. На ней тоже был изображен логотип — аккуратная монограмма. Все были убеждены, что слияние состоится. Они уже оплатили свадебные подарки. Я взял нож и вилку. Опять прекрасное маленькое рукопожатие на приборах.
Еда прекрасно отвлекала от забот.
Она отдаляла проблему от меня. «Отойди назад, и тогда поймешь, в чем дело», — так обычно говорил отец.
Эрни тоже.
Нет. Не совсем так.
Эрни говорил, что настоящий мыслитель тот, кто иногда отходит в сторону. «Отойди на пару шагов в сторону, — говорил он, — и увидишь проблему с угла, который все остальные пропустили».
Два шага в сторону.
Направо или налево? Вперед или назад?
Интуиция подсказывала мне идти вперед.
Для контринтуиции Эрни это означало назад.
Два шага в сторону — налево и назад.
Я начал считать слова в рассказе «Близнецы», и подставлял их под номера в письме Эрни. Но вместо того чтобы брать первую букву соответствующего слова, я брал предпоследнюю букву предыдущего слова.
Хрупкие обломки значения начали вырисовываться из мертвой бумаги.
«Август — жесточайший месяц».
Это была искаженная цитата из поэмы Элиота. Отголосок Эрни. Отрывок из «Бесплодной земли». Он любил эту поэму. В оригинале, по-моему, говорилось об апреле, хотя я мог ошибаться.
А в августе Эрни как раз въехал в отель «Плаза», а потом был повешен на одном из кранов этой в своей ванной комнате.
Цитата была из первой части «Бесплодной земли», которая называлась «Похороны мертвеца».
Это была эпитафия Эрни. Ему всегда нравилось последнее слово.
У меня не было времени на размышления, надо было переводить.