Стены молчания
Шрифт:
— Они отстранили меня от слияния, — сказал я. — Надеюсь, ты можешь что-нибудь сделать, достучаться до Чарльза? Он послушает тебя.
Эрни вздохнул. Его лицо приобрело серый оттенок, и это старило его. Да, он сдал после нашей последней встречи.
— Я уже не у двора, — сказал он, — или просто неуместен, как Чарльз сказал мне однажды. У меня шаткое положение. Конечно, у меня большой капитал и слишком много друзей, поэтому они не могут полностью игнорировать меня. Но я уже не приношу особо больших доходов, и мое достаточно экстравагантное поведение не особо привлекает новых клиентов.
— Для меня уже нет места в новой жизни, — задумчиво произнес Эрни. Как-то раз мой отец сказал, что внешность Эрни — всего лишь прикрытие, за которым скрывается нечто более сложное и утонченное — смешение чего-то на удивление не английского и трагичного. Эрни вздохнул. — Но я не могу согласиться с тем, что это правильно. Даже если это не так, спор с десятью тысячами консультантов по управлению разорвал бы меня на куски, — он вдруг изменился в лице. — Все же мои друзья должны навещать меня и отдавать мне дань уважения. Я хочу, чтобы ты был моим учеником и консультировался у меня, в конце концов ты же сирота, и тебе нужен отец.
— Моя мать все еще жива, — заметил я.
— Она женщина. Это не в счет.
— У тебя же была мать, Эрни.
— Может быть, — сказал он, но, казалось, он не хотел на этот раз следовать своей обычной философии добродушного женоненавистника.
— Мы говорили о «Сарацен Секьюритиз» сегодня на собрании по разбору клиентов.
Я знал, что не должен рассказывать Эрни об этом. В любом случае он не особо заинтересовался.
— Металлы, драгоценные, не драгоценные — в любом случае все предсказуемо, золото у них в почете. Турки, ты же знаешь. Но они много курят и благосклонно относятся к гомосексуализму, поэтому нам не надо быть очень строгими к ним. Кто был на собрании?
— Эллис Уолш.
— Уолш — сука.
Я поднял свой стакан:
— Я за это выпью.
— Над чем вы еще работали, — спросил Эрни, — перед тем как эта гитлеровская молодежь отобрала у тебя клиентов?
Я рассказал ему.
Он выглядел обеспокоенным.
— Да у тебя там полна кормушка клиентов, Фин. Шелдон собирается справиться со всем этим сам?
— Он собирается разделить их между Ламберхерстом, Сильверманом и Терри Вордманом. Этого-то я и боюсь, Эрни. Я могу получить дела назад довольно быстро. Но в каком состоянии они будут, после того как эта троица только посмотрит на них?
— М-да. Терри позаботится о них, — сказал Эрни. Я знал, что он с Терри уже пересекался, но для остальных Терри оставался загадкой: тихий, разборчивый человек, который имел дело лишь с вопросами правового регулирования и разбирался с ними безжалостно и успешно, что полностью шло вразрез с его скромной и аккуратной «мышиной натурой». Я всегда чувствовал, что у меня не получилось найти общий язык с Терри. Он всегда был вежлив со мной, но тем не менее казался враждебно настроенным по отношению ко мне, и причины этого я никак не мог понять.
— Что касается Сильвермана и Ламберхерста, — продолжал
Это было уже что-то.
— Я не понимаю, почему он это сделал.
Эрни прикурил сигарету:
— Ты имеешь в виду Карлсона?
— У него было все. Всего три недели назад он был на обложке ежемесячника «Слияния и приобретения», — конечно, его фотографию подретушировали, подкорректировали его волосы и зубы, но сходство было очень сильным. — Да еще у него жена и двое детей.
Эрни улыбнулся как-то зловеще.
— Ладно, Эрни, — сказал я, — мы все знаем, как ты относишься к семейной жизни.
Джей Джей редко упоминал о своей семье. На самом деле мне казалось, что у него дети не от своей жены. Но даже когда он напивался, нельзя было сказать, что его взгляд останавливался на каждой симпатичной попке или что он подмигивал какой-нибудь барной шлюхе.
— Возможно, ему надоела его популярность, — сказал Эрни, — двадцать миллионов в наши дни — опасная сумма.
Нет, не то. Конечно, Джей Джей: любил деньги. Но он говорил, что готов променять все это на свободу. Он чувствовал, что Уолл-стрит душит его. Бывало, он говорил: «Никакой тишины и пространства». Я обычно советовал ему: «Тогда брось всё это, ты же можешь себе это позволить. Купи остров и валяйся на нем». Но Джей Джей отвечал мне: «Нет, там охрана у дверей», и заказывал еще один бокал выпивки.
— И почему меня? Почему он пригласил меня посмотреть на это?
Эрни передернул плечами:
— Возможно, он любил тебя, малыш. Разве ты однажды ночью не убрал его руку со своей промежности, а? Даже в аду нет столько злости, сколько в сердце у отвергнутого банкира.
Эрни был расстроен. Он тупел.
— По-моему, ему было одиноко, — сказал я. Но почему? Люди готовы были заплатить за то, чтобы провести с ним вечер. И почему он постоянно был со мной? Я тешил себя мыслью, что это была какая-то дань уважения, что-то, превращающее партнерство в дружбу. Но это ведь не было дружбой, не так ли? Джей Джей говорил, я слушал. Я болтал, а он все больше напивался, его решительное, чисто выбритое лицо превращалось в ничто, его невозмутимая голова падала на руки, его темные выпуклые глаза блуждали от стакана к рядам бутылок. Возможно, он лишь смотрелся в зеркало за бутылками. И видел там что-то, чего я не мог увидеть.
— И злоба, — сказал я. Надо быть действительно злым человеком, чтобы убить еще пятнадцать человек. Это был хорошо продуманный план с очевидными последствиями.
К кому обратится полиция, чтобы разобраться с миром отрешенности и злобы Джей Джея? К Миранде, его жене? К его друзьям банкирам? К Кэрол Амен, главному консультанту по вопросам инвестиций «Джефферсон Траст», любимому устроителю его дел? Такому же любимому, как и я, консультанту из соседней компании? К остальным членам семьи? Какой семьи? Я не знал, были ли его родители живы, были ли у него братья или сестры, был ли у него кузен в Балтиморе? Я ничего не знал о Джей Джее.