Степь в крови
Шрифт:
Но этот успех не принес капитану облегчения. С возвращением сознания вернулась и острая боль в ногах, онемение и страх за жизнь. Самсонов не видел воду, заливавшую пол камеры, уже не чувствовал ее обжигающего холода, он лишь мог слышать ее журчание. Это был единственный доходивший до него звук и единственное свидетельство того, что он еще жив. Это было жутко.
Восстановив в памяти события, приведшие его к столь плачевному финалу, Самсонов пытался найти спасение. Но после долгих раздумий должен был признать бесполезность всяких попыток. Он видел лишь одну возможность: постучать
«А что семья? Кастырченко что-то говорил… Ах, да! В Финляндии, бежали, это Зетлинг, как обещал…» – и он забылся.
В очередной раз капитан очнулся от скрежета. Он быстро встал и приготовился. В двери открылась задвижка. В камеру проник луч света. Потом что-то задребезжало, упало в воду, и задвижка закрылась. Самсонов подошел к дверному проему и нащупал миску. Зачерпнув ладонью вязкую кашу, он стал есть. Задвижка больше не открывалась. Снаружи не доходило никаких звуков. Капитан отставил пустую миску и вернулся в свой угол.
Шло время. Самсонов терял сознание, приходил в себя. Он пытался согреться, ходя по камере, потом беспомощно и, как ему казалось, подолгу лежал на полу. Он не чувствовал ног и рук, а те части тела, что еще были послушны, доставляли лишь тупую постоянную боль. Постепенно ум его стал тускнеть. Капитан замечал это, но был бессилен. Он все больше времени проводил в забытьи, видя беспорядочные и быстро сменяющие друг друга эпизоды из прежней жизни.
Иногда ему казалось, что он слышит стук, а однажды Самсонов очнулся будто бы от сильного толчка. Но больше этого не повторялось. Капитан не знал, сколько времени он находится в камере и сколько еще пробудет в ней. Но в одном он был уверен. Он знал, что его расстреляют.
Однажды он попробовал молиться. Но делать это по-настоящему не умел, сбился, потерял сознание, а очнувшись, забыл о молитве. Самсонов пытался считать секунды, даже складывал их в минуты, но забывал счет и опять погружался в бессознательное состояние. Время, как и солнечный свет, стали для него нереалистичным воспоминанием из прошлой жизни. Мысли разбегались, терялись и путались, и в конце концов он приходил в себя с осознанием того, что долго и упорно пытается распознать смысл пульсации в висках. В одно из последних своих пробуждений капитан подумал, что сходит с ума.
Он очнулся от скрежета в двери. С усилием поднялся на колени, запрокинул голову и стал ждать, что будет. Сняв засов, в скважине повернули ключ, и в камере зажегся свет.
Глава восьмая, в которой Аваддон оказывает радушный прием
В дверь постучали. Зетлинг повернулся спиной к окну, из которого долго рассматривал улицу и толпящихся у входа извозчиков и солдат, помедлил и неохотно пошел открывать. На пороге стоял долговязый слуга Аваддона со шляпой в руке, в плаще и пенсне. В таком виде посыльный представал неизменно и неизменно же заранее предупреждал Зетлинга запиской. Сегодня записки не было.
Зетлинг молча пропустил гостя в номер и закрыл дверь.
– Я без предупреждения. Прошу извинить.
–
– Сегодня утром арестовали капитана Самсонова.
Зетлинг бросил взгляд на настенные часы. Было три пополудни.
– Его обвинили в провале наступления, в саботаже и дезорганизации армии, – гость говорил сухим трескучим голосом. – Это обвинение согласовано с Реввоенсоветом.
Зетлинг предвидел провал, но сейчас…
– Хозяин просит вас не вмешиваться и ни о чем не беспокоиться. Все идет своим чередом, и он делает что может. В любом случае пока капитана не расстреляют.
– Кастырченко знает о моем существовании?
– Маловероятно. На допросе капитан молчал и дерзил, за что и был избит. Вас могли бы взять по недоразумению, но ваш мандат устраняет эту опасность. К тому же, и это слова хозяина, – гость возвысил голос, в нем зазвучало напряженное дрожание, – маховик запущенного механизма уже нельзя остановить. Восьмая армия почти окружена. Шкуро в двух переходах от Воронежа. На время нам лучше отступить в тень.
– Это все?
– Все.
– Благодарю за ценный совет.
Зетлинг опасался ареста Самсонова и находил такое развитие событий самым уязвимым местом во всей комбинации. Но убежденность Аваддона в нерасторопности местной ЧК и глупости Кастырченко успокаивали.
Минуло два месяца с первой встречи Зетлинга и Самсонова. Аваддон дал тогда Зетлингу полную свободу действий и мандат, защищающий от любых неожиданностей на советской территории. Но памятуя о своем горьком опыте в дни Корниловского выступления, Зетлинг предпочел ограничить дело узким кругом лиц. О заговоре знали Самсонов, его ординарец Петревский и командир одного из полков, лично преданный Самсонову. Прошедшие месяцы Петревский колесил между штабами белых армий, Самсонов для повышения доверия к себе добивался мелких успехов на фронте. Зетлинг же безвыездно жил в «Любляне». Он держал нити заговора в своих руках и полагал, что может себе позволить отдых после непрерывных испытаний революции, мировой и Гражданской войн. Он раздобрел и помолодел.
Петлицкая уехала в Европу. Она не могла смириться со вторжением Аваддона в свою жизнь, была утомлена, раздражительна и желала покоя. Изредка Зетлинг чувствовал раскаяние за дурное обращение с ней, но ничего изменить не мог и предпочитал оставаться равнодушным.
Так протекли два месяца. Наступил сентябрь. Усилиями Самсонова 8-я армия оказалась на грани катастрофы, корпус Шкуро незаметно подошел к Воронежу. Зетлинг готов был праздновать триумф, как вдруг с приходом слуги Аваддона все рухнуло.
Зетлинг еще с полчаса ходил по номеру с заложенными за спиной руками и пытался обдумать ситуацию. Он не виделся с капитаном Самсоновым пять дней и оттого был плохо осведомлен.
«Что-то должно было послужить поводом для ареста, – размышлял Зетлинг. – Быть может, изменения на фронте, разгром 8-й армии? Или выяснилось истинное положение отряда Шкуро?»
С твердой решимостью все разузнать Зетлинг надел фуражку и пошел к штабу 8-й армии. Не проделав и половины пути, он встретил спешащего Петревского. Юнкер тяжело дышал и имел взбудораженный вид.