Степь зовет
Шрифт:
Под шкафом, вровень с земляным полом, были настланы доски.
Симха беспокойно топтался у двери и быстро говорил:
— Вы мне не верите? Я, по-вашему, хлеб в клуне зарыл? Раз так, я даже требую, чтоб вы шли и проверили. Нет, нет, идите, обыскивайте! Раз вы могли мне такое сказать, так вот вам ключи, идемте со мной…
— Пойдете, когда мы вас позовем, — холодно ответила Элька, усаживаясь на табурет. — Потерпите, вы же у себя дома. Так хлеба, значит, у вас нет? Жаль! Государству хлеб сейчас вот как нужен. А теперь будьте
Березин не трогался с места.
Коплдунер и Хома нажали плечами на широкую стенку шкафа и сдвинули его в сторону.
— Зачем шкаф ломаете? — раскричался вдруг Симха. — Что вам нужно? Откройте его, он не заперт, откройте и смотрите, сколько влезет…
Доски, настланные под шкафом, затрещали. Коплдунер отшвырнул их в сторону Под досками лежала в несколько слоев мешковина, а под ней темнела рыхлая земля…
— Коплдунер, принеси лопату, — негромко сказала Элька, бросая взгляд на хозяина.
Он был желт, как тыква, рыжеватая борода его потемнела от пота.
— Лопату принеси, — повторила она. — И давай сюда еще несколько человек.
Глубокая яма под шкафом была полна пшеницы. Из ямы разило плесенью, — видимо, засыпали ее давно…
Была глубокая ночь, когда хуторяне вышли на улицу. Симха Березин выбежал вслед и, остановившись у канавы, хрипло закричал:
— Меня обобрали, а к нему почему не пошли? Лиса проклятая, он еще с ними шляется… У него почему не берете? — В ярости тряс он кулаком, издали показывая на Юдла Пискуна, который шел в толпе колхозников. — У него посмотрите, пошарьте под скирдами! Вор, злодей, он меня еще пришел грабить… Спекулянт, живодер!..
Юдл, сбычившись, шагал в толпе, боясь повернуть голову.
— Чтоб у тебя язык отсох, красномордая сволочь! — шипел он, дергая зубами колючий ус. — Онемеет он когда-нибудь или нет?…
Не поворачивая головы, он искал глазами Эльку. Внезапно у него похолодели ноги. Элька стояла в нескольких шагах от него и, показывая рукой в сторону канавы, говорила что-то Хоме Траскуну.
«Слышала… Чтоб ей сквозь землю провалиться вместе с этим горлодером! Что теперь делать? Что делать?»
Юдл затравленно оглядывался. Симха Березин все еще выкрикивал что-то, но слова его тонули в ночной тьме и шуме. Мимо сада, скрипя осями, медленно двигались тяжело груженные подводы. Через хутор шел обоз с хлебом.
— Э-эй! Видкиля? — крикнул Хома Траскун.
— Из Ковалевска…
Головная подвода с трепыхавшимся по ветру полотнищем остановилась. За ней другие.
На первой телеге кто-то выбросил ноги за грядку, оглядывался.
— Що це у вас? Подошла Элька.
— Да вот раскулачиваем… Макар! Ты? — обрадовалась она, узнав возницу. — Как живешь? Как вы там после пожара, а?
— Помаленьку. Сама видишь, хлеб сдаем. Работаем, как сто чертей. Пожар наделал нам шкоды. Но ничего, ковалевские народ крепкий. Если что, можем и вас взять на буксир.
— Подожди с буксиром. Ты
— Да, приезжали из района… — Возница наклонился к Эльке и понизил голос: — Патлаха знаешь?
— Какого Патлаха?
— Пьянчуга один, с Черного хутора. Есть слух — не без него это. Сболтнул он что-то такое…
— Ну?
— Спьяну, известно. Пробовали допытаться — он глаза таращит, будто не понимает, что говорят. Может, и зря…
— По-моему, Макар, надо сказать следователю.
— Я и сам уже думал. Скажу. Нехай поинтересуется. Ну, а ты тут как? Молодцом, а? Наши по тебе соскучились, Алка. Или уже забыла о нас?
— Сами отпустили, надоела, значит, — засмеялась Элька.
— Попробуй не отпусти, когда Микола просит… А сейчас пора бы и до дому, дивчина.
— Ой, Макарушка, тут еще дела и дела…
Они еще потолковали, потом Макар тронул лошадей, и обоз, покряхтывая, пополз дальше.
Оттого ли, что Макар так тепло поговорил с нею, или от вида и скрипа этих подвод, кряхтевших под мешками зерна, Эльке стало и радостно и как-то чуть грустно. Она постояла, провожая глазами тающие во тьме очертания подвод, и слегка вздохнула.
«Они уже везут… А мы еще где… Завтра же надо будет так наладить работу, чтобы не остаться в хвосте. Теперь нас много… Теперь мы горы переворотим!»
Улица уже опустела, хуторяне разбрелись по домам.
«А что, если бы сейчас зайти к Шефтлу Кобыльцу? — вдруг мелькнула шальная мысль. — Не дождаться ему! Уперся, как пень…»
Элька по-мальчишески повернулась на пятке и побежала в траскуновский двор. Забравшись в постель, она мгновенно уснула.
Где-то заорал первый петух.
На окраине хутора, в бывшем оксмановском дворе, уже несколько дней гудел трактор и на длинном черном приводе двигал молотилку.
Во дворе было шумно и пыльно. Кони, все в мякинной трухе, оттаскивали перехваченные проволокой кучи соломы далеко за клуню. То и дело подъезжали полные колосьев арбы, и возница нетерпеливым свистом давал знать, что уже ждет своей очереди у пыльной, стрекочущей молотилки.
Тихо и пусто было во всех закоулках хутора. Кто работал в степи, на уборке или на пару, кто на колхозном току.
Шефтл Кобылец возвращался с поля. Покачиваясь на высокой арбе, он засмотрелся на опустевший хутор. Словно и не его это хутор — таким он ему казался сейчас тоскливым и неуютным.
То ли дело прошлым летом! Хорошо было в хуторе, весело. К каждому двору пролегала наезженная, мягкая от пыли дорога, и по каждой дороге, покачиваясь и роняя колосья, ползла полная, с верхом, арба. На каждом дворе шла молотьба, вокруг молотильного катка трусили лошади и суетились люди. А сейчас во дворах не слышно ни стука, ни скрипа, ни веселой ругани. На глазах зарастают колеи на дорожках, ведущих к усадьбам хуторян, и все шире раздается дорога к колхозному току.