Степь зовет
Шрифт:
Матус встал поздно. Вчера зашел к нему Симха Березин и засиделся чуть не до ночи. Зачем он приходил, Матус так и не понял. Ему неприятно было, что Симха у него сидит, — мало ли что могут подумать, — но тот словно прирос к скамье, никак нельзя было от него отделаться. Потом всю ночь Матуса точили неприятные мысли. О ней ли, об этой дерзкой девчонке, которая с таким шумом въехала в хутор на тракторе, достала две жатки и, смотри-ка, сколотила-таки коллектив, о себе ли…
И все-таки, хоть убей, не верит он, чтоб из этого что-нибудь вышло. Нет, не для Бурьяновки
Из окна он увидел, как дорога вдали поднялась пылью.
К красному уголку подкатил новый «фордик». Из машины вылез Микола Степанович, и через несколько минут они вместе с Элькой умчались в степь.
Матус с досадой задернул занавеску и снова лег на неприбранную постель.
Трактор и жатки работали от зари до зари. Уборка близилась к концу. Элька все время проводила в поле. Она видела, как на соседних полосках мужики, шагая с косами, то и дело оглядываются на трактор и шумливые жатки.
«Ждать больше нечего, — решила она, — Микола Степанович прав, сейчас они сами пойдут».
Вечером, когда она возвращалась в хутор, небо обложили тучи, глухо ворчал гром, но дождя не было. Элька разослала пионеров по дворам звать хуторян на собрание, а сама забежала к Траскунам поесть.
У двора комнезама, где было собрано все колхозное хозяйство, к суку старой акации повесили продырявленный таганок. Зелдка ударяла в железо подсолнуховым будылем, и негромкий сухой звук разносился по полутемной улице.
Вскоре красный уголок был полон. На передней скамье сидели Хома Траскун, Димитриос Триандалис и Коплдунер. Онуфрий Омельченко скромно держался у двери. Задвинувшись в дальний угол, Симха Березин перешептывался о чем-то с Калменом Зоготом… А за порогом, опершись локтем на косяк, стоял Шефтл Кобылец и не сводил глаз с Эльки. Снова она казалась ему далекой и чужой, точно между ними никогда и слова не было сказано.
Элька отошла от окна, на котором примостился Хонця, и, договорив что-то на ходу, решительно направилась к столу. Желтоватый свет керосиновой лампы упал на ее осунувшееся лицо и зажег ярким огнем ее живые, синие глаза.
— Ш-ш-ш… — пронеслось по комнате. Гул голосов притих.
— Как будто бы все пришли на наше сегодняшнее собрание? — Элька со светлой улыбкой пробежала глазами по рядам. — Ну что ж, давайте начнем, товарищи, если вы не против. — Она старалась говорить громко, размеренно. — Я думаю, нам надо выбрать председателя. Согласны? Есть предложение выбрать Калмена Зогота!
Элька бросила быстрый взгляд па Симху Березина, тот с рассеянным видом уставился в потолок.
— Зогота. Правильно, — поддержал Микита Друян.
— Зогота…
Хуторяне, гремя скамьями, поднимались с мест, оглядывались на Зогота. Кто-то крикнул:
— И вас тоже!
— Товарища Эльку!
— Нашу уполномоченную! Товарищ Руднер! — громче всех надрывался Юдл Пискун, вскочив на лавку.
— Зогота! Зогота!
Калмен Зогот смущенно улыбнулся в бороду. Первый раз в жизни на него смотрело столько глаз. Он с трудом протолкался к столу. Место возле Симхи Березина осталось пустым, и Симха ежился, как карась на сковородке. Ему совсем не хотелось быть на виду. Хуторяне все еще шумели, требовали, чтобы Элька тоже была в президиуме. А Элька унимала их движением руки и радостно думала:
«Наша возьмет! Надо сегодня же вечером выяснить с Оксманом».
Яков Оксман осторожно вкатил телегу в клуню и притворил за собой ворота. Огня он не засветил — на ощупь знал, где что у него лежит. Нехаму он оставил во дворе, приказав не спускать глаз с красного уголка.
В потемках он нашарил вилы и начал разметывать солому в углу. У него словно прибавилось сил. Тяжелые вилы быстро ходили в старческих, сухих руках, отбрасывая один за другим пласты слегшейся, прошлогодней соломы. Скоро Оксман нащупал глину. Он отставил вилы и вышел к Нехаме.
В отдалении, наискосок улицы, светились окна красного уголка. Время от времени на окна ложились тени — видно, кто-то проходил перед лампой.
— Бог знает, что там делается, — проговорила Нехама. — Поскорее бы ты не мог?
Оксман знаком велел ей замолчать и прислушался. Ему почудился шорох в палисаднике. — Где эта… Настя?
— Я ее в сад отослала.
— Если что, не кричи, кашляни — я услышу.
Он вернулся в клуню, взял лопату и принялся разрывать глинистую землю.
Собрание началось не так, как рассчитывала Элька. Только Калмен Зогот уселся рядом с нею за стол, с задних лавок послышались выкрики:
— Давайте о Хонце говорить!
— Думаете, никто не знает?
— Куда делся хлеб из амбара? — буркнул Симха из-за чьей-то спины.
— Тут наш хлеб воруют, а мы молчим! — надрывался Риклис. — Давайте ключи!
Становилось шумно. Кричали уже не только на задних скамьях, все собрание вспыхнуло, как стог сухой соломы.
— Наш хлеб сожрал, чтоб ему подавиться! — визжала Кукуиха.
— Двести пудов прикарманил — и шито-крыто…
— Постыдился бы хоть людям в глаза смотреть! Правда, Шия? — И Симха Березин потянул Кукуя за рукав.
— Пойдем к амбару!
— Ключи давай! Клади их на стол!
У Эльки стоял звон в ушах, словно она сидела на тряском возу и обезумевшие кони сломя голову несли ее под откос. «Только не растеряться!» — повторяла себе Элька, вцепившись руками в край стола. Она откинула назад волосы и поднялась.
Но прежде, чем она успела слово сказать, к столу протолкался Хонця. На нем лица не было. Веко над вытекшим глазом судорожно подергивалось.
— Кто… кто обворовал амбар? — выдавил он с хрипом.