Степь зовет
Шрифт:
— А что я мог сделать, что? — ворчал он, — Разве поспеешь всюду, когда у тебя одна пара рук?… — И снова с горечью вспоминал об Эльке.
Два дня перевешивали зерно в общественном амбаре. Хома проворно насыпал зерно в мешки, швырком ставил их один за другим на весы и затем передавал мешки Коплдунеру. Чем меньше оставалось зерна в закромах, тем больше волновался Хома.
— Ничего, брат Хонця, не робей, зерна хватит, должно хватить! — бодро кричал он, подтаскивая мешки
Весы не дотянули сорока пудов.
Хонцю как обухом по голове хватило. Подкосились ноги, он тяжело опустился на первый попавшийся мешок.
Элька молча ходила взад и вперед по амбару.
«Может, ошибка? Да нет… Может…» Но она не знала, что придумать. Хонцю ее молчание окончательно вывело из себя. Не говоря ни слова, он бросил ей под ноги ключи и выбежал вон.
Элька подошла к весам, где стояли, смущенно переглядываясь, Хома и Коплдунер.
— Давайте пока не болтать об этом, друзья… Тут еще надо разобраться, — взволнованно сказала им Элька.
Оба дружно кивнули.
Но к концу дня весь хутор знал, что в амбаре недостает сорока пудов хлеба. Сам Хонця первый рассказал об этом.
Около дворов, у колодца и у загона стали собираться хуторяне. Слышались возбужденные голоса баб, мужики угрюмо ворчали. Элька поняла, что надо сегодня же созвать собрание и представить отчет ревизионной комиссии.
После отчета Хонце предложили выступить. Хонця отказался. Что он мог сказать? Что не брал? Кто ему поверит?
Собрание постановило снять Хонцю с предколхоза и взыскать с него в рассрочку недостающие сорок пудов.
Временным председателем избрали Эльку.
Когда голосовали оба решения, Элька несколько раз украдкой поглядывала на Хонцю. Он сидел с опушенной головой, непрерывно курил, веко вытекшего глаза сильно дергалось. Эльке стало мучительно жаль его и как-то неловко за себя, точно она была перед ним виновата. До этой минуты она деловито вела собрание, давала слово, сама что-то говорила, но сейчас, глядя на Хонцю, почувствовала, что больше не может вытерпеть.
Она без всякой надобности поправила волосы и обвела собрание нерешительным взглядом.
Колхозники, видимо, заметили ее замешательство. Стало тихо. Слышно было, как похрипывают ходики, висевшие за ее спиной.
— Вот что, товарищи, — начала Элька, покусывая нижнюю губу. — Только что мы с вами голосовали. Сняли Хонцю… Ну что ж… Ничего не поделаешь. Не хватает хлеба… Я, товарищи, тоже поднимала руку. — Элька с трудом перевела дыхание, словно ей не хватало воздуха. — Но я не верю! — вдруг выкрикнула она. — Что хотите говорите, но я не верю! Не такой Хонця человек. Вы все хорошо его знаете. Знаете, как он живет. Беднее всех на хуторе… И чтоб он… Он кровь за нас проливал! За нас всех! А мы… а мы…
Элька на минуту остановилась. «И зачем я это говорю? — мелькнуло у нее в голове. — Ведь уже проголосовали…» Но колхозники слушали с молчаливым вниманием. Хома, сидевший напротив, смотрел на нее
— Я это к тому говорю, товарищи: не мог же хлеб пропасть сам по себе. Раз Хонця его не брал, — а я голову даю на отрез, что это так, — значит, кто его взял? Наверно, тот, кто писал. И мы выясним, кто это, мы докопаемся. Мы раскроем эту провокацию… Тут чья-то рука… Может быть, та самая рука, которая и скирду в Ковалевске подожгла. Скирда тоже не сама собой загорелась… И надо смотреть в оба, как бы не случилось еще чего. Кулаков мы выслали, но кто-то остался… Я вот узнала, что Патлах… — Элька запнулась. — Словом, как только выяснится, я вам все расскажу, — торопливо закончила она, чувствуя, что сказала лишнее.
Ведь толком еще ничего не установлено… А если правда, что этот тип поджег? Ему еще передадут и… Нет, на этом собрание заканчивать нельзя…
— Еще одну минуту, товарищи! — Элька подняла руку. — После собрания я еду в Ковалевск. Есть такая мысль: давайте вызовем на соревнование Ковалевск. Они предлагают взять нас на буксир, а мы…
Юдл, сидевший в задних рядах, больше уже ничего не слышал. Его била дрожь, в ушах шумело. «Патлах… Патлах, сказала она… Проговорился, проклятый…»
— У них был пожар, а они еще и помощь предлагают, — донесся до Юдла голос Эльки.
«О, чтоб ты сгорела! Где она могла его видеть? Что он успел ей выболтать?» Съежившись за чьей-то спиной,
Юдл сверлил глазами Эльку, и ему показалось, что она тоже посмотрела на него.
— Но, товарищи, соревноваться с Ковалевском — это не борщ хлебать…
«Заговаривает зубы… Что делать? От Патлаха избавиться нетрудно. Утонет, сломает себе шею в канаве — тоже никто не заплачет… Но она…»
— Надо взяться так, чтоб колеса трещали! И тогда увидите, какой станет Бурьяновка через два-три года…
«Ты у меня уже ничего не увидишь…» — почти вслух проговорил Юдл и, вздрогнув, оглянулся. От страха, что его могли услышать, он вспотел, как мышь. Но никто не обращал на него внимания.
После собрания Элька задержала членов правления. На час ночи было назначено бюро партийной ячейки в Ковалевске, и она хотела кое о чем посоветоваться. Юдл Пискун прислонился к окну, сделав вид, будто что-то рассматривает.
Элька его заметила и сухо попросила удалиться.
— Собрание уже кончилось, — громко сказала она. — У вас, я думаю, есть свои дела…
Юдл, осклабившись, вышел из комнаты. Постоял во дворе, потом бросился назад и припал ухом к двери.
Сперва он услышал высокий голос Эльки, которая несколько раз назвала Хонцю, потом загудели мужские басы. Разговор пошел о соревновании. Говорили о молотилке, называли какие-то цифры. Кто-то, кажется Коплдунер, вызвался проводить Эльку.
— Что ты вдруг забеспокоился? Сама дойду, — раздался голос Эльки у самой двери.
Юдл кошкой метнулся во двор.
«Ты у меня дальше балки не уйдешь». И он крепко прикусил свой тонкий ус.