Степь зовет
Шрифт:
«Хозяева! — подумал он с болью. — У колхозников туго с хлебом, а зерно валяется в степи, гибнет».
Степь окутал серый туман. Лошадь и всадник слились с окружающей темнотой.
Волкинд сбросил с себя тяжелый брезентовый плащ и зажег лампу.
На кушетке лежала молодая женщина. Голова у нее была слегка запрокинута, русые волосы рассыпались по подушке.
— Маня! — тихо позвал Волкинд. Она не ответила.
«Опять сердится», — растерянно
— Куда ты лезешь в своих сапожищах? Смотри, скатерть сдвинул. Как в конюшню входит…
Волкинд молча подошел к столу, оправил синюю клетчатую скатерть.
— Дай чего-нибудь поесть. Маня снова улеглась на кушетке.
— Маня, ну, вставай же! — помолчав, сказал Волкинд. — Я не понимаю, чего ты злишься…
— А ты что думал, на шею тебе брошусь? — ответила Маня и повернулась лицом к стене. — Спасибо еще, что тебе есть захотелось…
— Ладно, я уже не хочу есть. Ничего не хочу. Пусть только будет тихо.
Волкинд стоял посреди комнаты, не зная, куда деваться. Есть и в самом деле уже не хотелось. Черт возьми! Что за день сегодня выпал! Утром с тракторами не ладилось, потом дождь, а сейчас…
— Что ты стоишь? Опять, может, уходить собираешься? Еще бы, ведь тебя золотые россыпи ждут…
— Ну, чего тебе надо? — Волкинд заставлял себя говорить спокойно. Он знал, что, если только выйдет из себя, ссоре конца не будет. — Ты же видишь, я устал…
— Погляди-ка на себя: какая образина… Весь оброс, как медведь… Хоть бы побрился или переоделся когда-нибудь ради жены… Но что ему жена! Он о колхозниках печется!
— Не знаю, чего ты хочешь от меня. — Волкинд пожал плечами.
— Ах, так? Ты, бедняжка, не знаешь? Ну конечно, тебе и горя мало, оставляешь меня одну в этой дыре! Здесь можно удавиться с тоски… Фитиль приверни! — вдруг завопила она. — Не видишь, что коптит?
Волкинд молча привернул фитиль и устало сел за стол.
— Долго ты будешь так сидеть? — снова заговорила Маня. — Смотри, как наследил!
— Прошу тебя, пусть будет тихо… Дай отдохнуть. Мне скоро уходить надо.
— Что? Опять уходить? — Она села на кушетке.
— У меня правление.
Маня вскочила с кушетки и, подойдя к столу, процедила:
— Ты не пойдешь. Волкинд молчал.
— Слышал? Сегодня ты больше никуда не пойдешь. Я здесь одна не останусь.
— Я ведь тебе сказал, что у меня правление, — понимаешь ты это или нет? Пойдем со мной, если тебе скучно.
— Мне там нечего делать.
— Тогда не иди.
— Ты тоже не пойдешь.
— Перестань же наконец! Надоело…
Зеленые глаза женщины потемнели.
— Ах, вот как? Тебе надоело? А мне, думаешь, не надоело? Затащил меня в глушь, в болото, и радуйся…
— Можешь работать, тогда некогда тебе будет скучать. И не вечно здесь будет глушь. Мы еще такое понастроим…
— Не хочу больше этого
— Что тебе нужно, не пойму…
— Что мне нужно? Ты на себя посмотрел бы. Торчишь с утра до вечера в поле, за всех работаешь, только до собственной жены тебе дела нет. Другой на твоем месте не так бы жил…
У Мани комок подступил к горлу. Кто мог знать, что так сложится у нее жизнь! Чего ей не хватало у отца-парикмахера? Жили в центре города, в хорошей квартире на первом этаже. В доме всегда было полно знакомых клиентов. Каждую неделю устраивались вечеринки, а в субботу и в воскресенье Маня по вечерам ходила в городской сад на танцплощадку. Мать не давала ей пальцем о палец ударить, ее делом были только наряды и развлечения. Сколько молодых людей ходило за ней по пятам! Но отцу вздумалось выдать ее непременно за партийца. А тут к ним в парикмахерскую стал захаживать Волкинд, председатель шорной артели, — он учился тогда на курсах.
Особой симпатии к Волкинду Маня не питала, но жизнь с ним представлялась ей в радужных красках: он, конечно, добьется высокого положения, получит богатую квартиру, обзаведется машиной… Оказалось, однако, не так. Волкинд окончил курсы, и его забросили сюда, в глушь.
— Помни: как бы тебе не пришлось раскаяться. — Маня вышла в сени.
Через несколько минут она вернулась и поставила на стол миску холодного щавеля.
— На, ешь… У нас все не как у людей, никогда не пообедаем вместе. Разве тебя дождешься?
Волкинд молча придвинул к себе миску и начал есть. Маня постояла минуту, посмотрела на мужа, который торопливо хлебал зеленый борщ, и с брезгливой гримасой села на кушетку, заложив ногу на ногу.
— Понесло его сюда… Чтоб все дыры им затыкали… Ничтожество какое-то, недотепа…
Нет, Волкинд больше не хотел терпеть. Он вскочил с места и ударил кулаком по столу так, что огонь в лампе подпрыгнул.
— Замолчи наконец! Пусть будет тихо. Поняла?
В сенях послышались шаги. Кто-то шарил рукой в темноте, — видно, не находил щеколды.
— Наверно, опрокинули борщ, — проворчала Маня. — Прут прямо в дом. Хоть бы постучались. Хорошо ты поставил себя здесь, нечего сказать!
Со скрипом отворилась дверь, и в комнату вошел Риклис. Волкинд смутился. Риклис, наверно, слышал, как он только что кричал.
Риклис прошел через всю комнату, наследив своими грязными сапогами.
— Я за тобой, — сказал он. — Там уже народ собирается. Юдка меня послал. Риклиса всегда посылают. Нашли дурака…
— Ладно… Сейчас иду. — Волкинд теперь уже был рад, что за ним пришли: по крайней мере, кончится ссора. — Иващенко уехал?