Степан Эрьзя

Абрамов Кузьма Григорьевич

— Что вы наделали?! — в ужасе крикнул Уголино.

— Не везет мне с этим «Осужденным»! Второй раз разваливается на моих глазах. — Степан был в отчаянии.

В не меньшем отчаянии был и Уголино.

— Что же теперь делать? Ведь остается всего девять дней. Вы не успеете восстановить эту вещь. Какая потеря!

— Успею, — отозвался Степан.

Уголино ему не поверил и ушел расстроенный.

Степан в тот же вечер сделал новый каркас и ожесточенно принялся заново лепить «Осужденного». Он работал полных три дня, лишь с небольшими перерывами на короткий сон. На фабрику не ходил, вообще не выходил никуда.

На исходе

третьего дня к нему зашла Иза. Удивилась, увидев, что он снова занят «Осужденным».

— Вы же его закончили, а теперь опять... Переделываете, что ли?

— Сходите, пожалуйста, купите мне поесть, я еле держусь на ногах, — попросил он.

— Я вам принесла пару французских булочек. Если этого мало, то могу сходить.

— Этого мало. Я три дня ничего не ел.

Иза только теперь подняла глаза и посмотрела ему в лицо. Бледное, покрытое испариной, точно у человека, находящегося в приступе лихорадки, оно поразило ее. Глаза его то и дело вспыхивали холодным блеском, словно в них отражались далекие сполохи. Руки быстро сновали по скульптуре, прикасаясь пальцами то тут, то там, убирали лишнее или добавляли недостающую черточку. Все его худое и костлявое тело, одетое в длинную рубаху из толстого серого полотна, было до предела напряжено. Иза еще ни разу не видела Степана таким.

Она положила сверток с булочками на топчан и быстро вышла. Отсутствовала не более получаса. Когда она вернулась в мастерскую с бульоном и мясным шницелем, Степан крепко спал, положив под голову сверток с булочками. Она постояла немного возле него, оставила принесенную еду прямо на полу и тихонько вышла из мастерской. Не будить же его, такого усталого и измученного? Степан проспал почти сутки. Открыл глаза, увидел на полу бульон и шницель, съел все это и стал готовиться к отливке «Осужденного».

— Неужели нельзя было принести горячий бульон, коли уж вы мне его принесли? — проговорил он с упреком, увидев в дверях Изу.

— Когда я его принесла, он был горячий, — с улыбкой сказала она. — Вы когда его съели? Сегодня?.. За сутки, думаю, не только бульон, и расплавленное железо остынет.

— Как за сутки? — с удивлением спросил Степан.

— Потому что все это было вчера.

Степан притих на минутку, но потом вдруг словно взорвался:

— Какого черта вы меня не разбудили?! Вы понимаете, у меня пропал целый день! Я прилег на минуту с надеждой, что, как только придете, сразу меня и разбудите.

— Вы были такой усталый, — оправдывалась Иза.

Он поворчал еще немного и успокоился.

— Теперь вам придется мне помочь. А то я один не справлюсь. Дня два еще надо, чтобы отливка застыла как следует, а то и все три. У этой скульптуры нехорошая привычка разваливаться. Не дай бог, развалится в третий раз!

— А что я должна делать?

— Я скажу, только вам надо бы сменить платье. Оденьте мою рубашку, она длинная, будет в самый раз.

Иза засмеялась, представив себя в серой рубахе Степана.

— Не беспокойтесь, это платье у меня не такое уж дорогое.

— Это так, но как вы потом пойдете по городу?

— Ночью?

— Вы думаете, мы так скоро кончим? Черта с два, придется повозиться до утра!..

Под самое утро Иза не выдержала, прилегла на топчан и вскоре заснула. Степан не стал ее будить, закончил все сам, потом осторожно прилег с ней рядом, потому что больше было некуда.

В середине дня Уголино застал их еще спящими. Дверь мастерской не была

заперта, он вошел свободно и, увидев громоздкую форму, догадался, что внутри ее «Осужденный»...

S. ERSIA

Всемирная выставка изобразительного искусства в Венеции должна была функционировать одновременно с миланской, поэтому Уголино посоветовал Степану отправить в Венецию одного «Осужденного», а все остальные скульптуры оставить здесь, в Милане. Он боялся, что жюри в Венеции не сможет из-за тесноты выставить все вещи, чем испортит Степану настроение. А Уголино знал, что значит для художника хорошее настроение. За то, что «Осужденный» пройдет при любых обстоятельствах, Уголино ручался.

Когда они со Степаном упаковывали «Осужденного», он обратил внимание, что на нем не указано имя создателя.

— Что же вы, или забыли, или хотите выставить анонимно? — спросил Уголино.

Степану, признаться, было не до таких мелочей. «Осужденный» измотал его вконец. Он взял шпунт и молоток, подошел к скульптуре, задумался.

— Так вы, синьор Уголино, говорите, что «Осужденный» — лучшая из моих работ и будет иметь на выставке успех?

— Что вы от меня, Стефан, хотите? Я уже свое мнение высказал, когда мы вынули его из формы. Рад буду, если вы его опять разобьете, в следующий раз он будет еще лучше. В этом я больше чем уверен!

— Я спрашиваю к тому, что если мой «Осужденный» будет иметь успех, мне бы хотелось большую часть этого успеха уделить моему маленькому народу, о котором здесь, в Европе, и не слышали.

— Стефан, вы святой человек! — воскликнул Уголино, обнимая его. — Я понял, что вы хотите сделать. Высекайте имя своего народа на этой скульптуре! Высекайте смело. Она возвысит его.

Степан наклонился и слева внизу выбил латинским шрифтом первую букву своего имени «S» и название своего маленького народа «Ersia»... Позднее он поставил эту надпись и на других своих работах, выставленных в Милане. Начиная с весны 1909 года, как скульптор, он стал известен под этим именем.

Первым в Венецию выехал Уголино. Степан пока остался в Милане, продолжая работать на фабрике Риккорди и с нетерпением ожидая вестей с выставки от Уголино. Спустя примерно пару недель после ее открытия, тот прислал телеграмму, в которой сообщал о большом успехе «Осужденного» и советовал приехать в Венецию. Степан дождался субботы, получил на фабрике недельный заработок и выехал из Милана.

В Венеции он не был ни разу. Покойный Тинелли не успел свозить его туда и показать это чудо, стоящее на воде. Сойдя с поезда и выйдя за огромное здание вокзала, он очутился на набережной Гранд-канала. Здесь же неподалеку была пристань. Степан расспросил, как попасть в Публичный сад: там располагалась выставка. Ему объяснили, что лучше всего сесть на пароходик и плыть до канала Святого Марка. Он с удивлением разглядывал облицованные розоватым мрамором роскошные дворцы бывших венецианских патрициев, возвышающиеся по обе стороны канала. Фасады дворцов отражались в мутной воде, заполняя всю ее гладь, отчего она имела красноватый оттенок. Сотни больших и малых гондол попались навстречу их пароходику. Разноцветные дамские зонтики казались яркими бутонами цветов, распустившихся под благодатным венецианским солнцем. А над всем этим живым и прекрасным миром висел блестящий купол чистого голубого неба.