Степан Эрьзя

Абрамов Кузьма Григорьевич

— На кой черт тебе столько чемоданов? Чего ты в них привезла?

— Все необходимое. Мы с тобой обставим дом, будем давать приемы. Пока устроимся в гостинице. Я знаю, ты опять живешь в дыре, где пахнет соленой рыба...

Ева тараторила без остановки. Степан молча пересчитал чемоданы и узлы и решил, что лучше всего позвать носильщика с тележкой, иначе придется ходить взад-вперед несколько раз. Когда весь багаж был погружен в ландо, он велел кучеру ехать в ближайшую гостиницу. Ева было запротестовала: она хочет не в ближайшую, а лучшую. Но Степан успокоил ее, сказав, что в Милане вообще нет плохих гостиниц, хотя не имел об этом ни малейшего понятия.

Как Степан и ожидал, с приездом Евы на него свалилось столько различных поручений и обязанностей, что у него совсем не оставалось

времени. Хорошо еще, что благодаря покровительству Вольдемаро, ближайшего друга хозяина, на фабрике Степану давали большую поблажку. Он мог по нескольку дней совсем там не появляться, в результате терял лишь деньги. Требование Евы — совсем оставить работу — он категорически отклонил: не хотел лишаться куска хлеба. Он знал, что Ева слишком непрактичная хозяйка, чтобы можно было целиком положиться на нее. В конце концов все кончится тем, что она сама окажется на его иждивении. По этой же причине он не перебрался и в другую, более просторную и светлую мастерскую, которую она хотела снять для него. Единственное, на что оно согласился, это — поселиться в пансионате, где у него теперь была небольшая комнатка и трехразовое питание в день.

В первое время Степан исполнял все капризы своей любовницы: водил ее по Милану, почти каждый вечер бывал с ней в театре, на концертах, иногда целыми днями валялся в ее объятьях. Но такая жизнь ему скоро осточертела: он не мог работать, а это для него самое страшное. Бывало, только придет в мастерскую, тут же появляется Ева. Если не потащит куда-нибудь с собой, то заставляет лепить с нее. Степан терпеливо сделал два ее скульптурных портрета и еще отдельную головку. Но она непременно хотела, чтобы он высек из мрамора с нее «Обнаженную» и уговорил Уголино поместить эту вещь на выставке.

— На кой черт это тебе надо? — возмущался Степан.

— У меня красивый тело, пусть им любуются все!

— Я бы этого не сказал.

— Ты просто меня ревнуешь.

— Но ведь твое тело и без того видели многие, — усмехнулся он.

Женщины обычно обижаются на подобные замечания. Обиделась и Ева. Надув пухленькие губки, она недовольно проворчала:

— Имеешь в виду грузина?

— Никого я не имею в виду, — ответил Степан, но поинтересовался, как чувствует себя княжеский отпрыск.

— Замешательный мальшик! Знаешь, Стефан, он весь в тебя, только ошень шерный, — оживилась Ева, сразу забыв про обиду. — Говорят, если беременная занимается любовью с другим, то ребенок обязательно будет похожим на него.

Степан расхохотался над ее наивностью.

В пансионате он познакомился с певицей из Одессы — Изой Крамер. Она появилась в Милане года два назад и все еще лелеяла мечту спеть Кармен в театре Ля Скала, а пока что пела только в хоре, получая за это мизерное вознаграждение, которого едва хватало, чтоб оплачивать расходы на пансионат. Огненно-рыжие волосы, толстые смачные губы, горячие, точно пески аравийской пустыни, большие желтоватые глаза — все нравилось в ней Степану, и он предложил слепить ее портрет. Иза согласилась и дня три, примерно по часу, позировала ему в мастерской. Ева ужасно ревновала и, пока он работал над портретом Изы, все время устраивала ему сцены. Степан посмеивался над ее глупой ревностью, как и над ее лживыми клятвами в любви. Он был больше чем уверен, что она сразу же сбежит от него, как только поймет, что ее честолюбивым мечтам не суждено оправдаться. Пока она надеется, что он, Степан, вскорости станет известным на весь мир скульптором, вроде Родена, разбогатеет, купит на итальянской ривьере виллу и женится на ней...

Как-то Ева предложила Степану проведать Тинелли. Он сказал, что оставил его больным и теперь не знает, что с ним.

— Тем более надо навестить, если он болеет, — настаивала Ева.

Степан согласился, они купили цветов и поехали на виа Новара. Однако палаццо уже не принадлежало ни самому Даниэлю Тинелли, так как он скончался еще осенью прошлого года, ни его родственникам, которым не досталось после него ни единого скудо. Старый мот успел прокутить дядино наследство. Два палаццо в Лавено и Милане Тинелли заложил еще до приезда Степана в Италию, так что и умер он не в своем доме. Все это они узнали от старого слуги, оставшегося служить

новым хозяевам. Он сразу узнал Степана и закивал ему как старому знакомому.

Выходя из палаццо, Степан вдруг заметил на глазах Евы слезы. Он взял из ее рук цветы и положил их на каменные ступеньки, ведущие к парадному входу. По этим ступенькам не раз поднимался бывший хозяин этого дома, а его, Степана, друг и в какой-то мере наставник. Их, по-доброму, следовало бы положить на могильную плиту, но могила Тинелли находится в Лавено, а это неблизко...

Уже когда они вышли на виа Новара и некоторое время прошагали по ней молча, он осторожно спросил Еву, что связывало ее со стариком Тинелли.

— Я знай, о шём ты подумал. Но старик Тинелли был слишком дряхл, шьтобы ревновать к нему...

— Я вовсе не ревную, — перебил ее Степан. — Я и без тебя знаю, какой он был. Меня лишь интересует, что тебя связывало с ним?

Ева дернула плечами и ничего не сказала. Откуда ей было знать, что связывает между собой даже совсем не знакомых людей, когда они случайно сталкиваются друг с другом и становятся близкими...

11

Степан часто стал посещать Уголино, и тот всегда принимал его охотно, водил с собой в картинные галереи, а иногда даже заглядывал с ним в частные коллекции, куда доступ был позволен далеко не каждому. Уголино любил рассказывать о художниках, их времени, о их достоинствах и недостатках, а более внимательного слушателя, чем Степан, вряд ли можно было найти. Правда, иногда он не все понимал, итальянский язык еще освоил не вполне, и Уголино, зная это, старался строить свою речь как можно проще. В его обществе Степан отдыхал от постоянных капризов Евы. Возможно, их сблизило и то, что Уголино терпеть не мог пьющих, он просто не выносил пьяных. Любимым его напитком был кофе, который он пил без сахара. Степан предпочитал чай, но, чтобы угодить своему новому другу, не отказывался от чашки-другой. За кофе у них обычно завязывалась самая интересная беседа — о французе Родене. Уголино знал и ценил творчество этого скульптора, и Степан тоже стал бредить им. В миланских музеях было выставлено несколько работ Родена, Степан подолгу простаивал перед ними, еще когда посещал их с Тинелли. Тинелли тоже много рассказывал о Родене, но больше о его любовных похождениях...

Ева долгое время не знала, где пропадает Степан, и предполагала, что он все время проводит с Изой. Она решила его выследить. И каково же было ее удивление, когда в одном из кафе в старом городе она нашла Степана всего лишь в обществе Уголино.

— И ты всегда бывал только с ним? — спрашивала она недоверчиво, когда, проводив Уголино, они пошли к ней в гостиницу.

— А с кем мне еще быть? — недовольно отвечал Степан. — Ты мне надоела как горькая редька, бегаешь за мной по всему Милану.

Но Ева не обращала внимания на его попреки.

— Не понимаю, зашем так долго могут быть вместе два мужчин?

Степан махнул рукой и не стал с ней спорить. Все равно бесполезно. У нее с самых пеленок весь мир расписан по строгому немецкому распорядку: каждый кубик складывается в определенную коробку, где ему должно находиться.

Несмотря на сцены ревности, которые он терпел от Евы, Степан встречался с Изой не только в пансионате. Иногда она по-прежнему приходила к нему в мастерскую и просиживала подолгу, наблюдая, как он работает над каким-нибудь эскизом. В Милане у нее не было ни родных, ни друзей. Степан оказался единственным человеком, с кем она более или менее сошлась близко. Чтобы их случайно не застала Ева, Степан вешал на двери мастерской замок, а сам обратно залезал через окно в крыше. Не в пример Еве, Иза была разносторонне развитой женщиной, она знала литературу, понимала искусство и, по ее словам, была даже знакома с писателем Куприным. Она много рассказывала Степану о театральной жизни и первая сообщила ему о предстоящем приезде в Милан на гастроли певца Федора Шаляпина. Он уже приезжал сюда несколько раз, так что миланцы хорошо знали русскую знаменитость. На этот раз он был приглашен для постановки на сцене Ля Скала «Бориса Годунова» Мусоргского — первой русской оперы в этом прославленном театре.