Степан Эрьзя

Абрамов Кузьма Григорьевич

— Это, должно быть, дорого? — спросил Степан. — Ведь сейчас в Ницце самый сезон, бездельники со всей Европы сюда съезжаются.

— Что же делать?

— А ничего делать не надо. Этот сарай, я смотрю, тут находится без всякой надобности. Что если убрать отсюда старую рухлядь и превратить его в мастерскую? Лучшей мастерской не найти во всей Ницце! Уверяю вас, — добавил Степан и улыбнулся, весьма довольный тем, что все так легко разрешилось.

— Как? — удивился Бутов. — В этом темном сарае вы собираетесь жить и работать?

— А что тут плохого? Сниму часть крыши, застеклю, вот и будет светло. В Милане у меня мастерская была куда хуже — в бывшем курятнике. — Степан посмотрел на Бутова. —

Только вот что, зимой здесь, в Ницце, как — очень холодно бывает? В Милане адский холод, точно у нас в Сибири.

— Нет, здесь не особо холодно, температура всегда плюсовая, — сказал Бутов, переводя взгляд со сваленного на полу хлама на свисающую с темных балок пыльную паутину.

Этот человек, именующий себя скульптором Эрьзей, не перестает его удивлять. Он и сам, Бутов, не ахти как требователен к жизни — довольствуется скромным уголком, кроватью и небольшим столиком для работы. У него нет семьи, нет родины, и в минуты сомнений, впадая в нервную депрессию, он иногда перестает верить в свою революционную идею — главную цель жизни. А этот добровольный изгнанник, ему все нипочем — ночует под открытым небом, готов работать в нечеловеческих условиях. И все ради искусства. Откуда в нем эта энергия, этот оптимизм, так необходимый для создания любых человеческих ценностей? Если раньше он уважал Степана, как скульптора, то с этой минуты стал преклоняться перед ним как перед человеком — сильным, неповторимо оригинальным. Он не видел его работ, видел лишь их фотографии в итальянских газетах и читал статьи о них. Как бы он желал посмотреть хотя бы на одно его создание!

— Знаете, я вам помогу убрать все это, — проговорил он после продолжительного молчания, кивнув головой на хлам. — И вообще, рассчитывайте на меня, будем друзьями!

— Я все же думаю здесь сложить небольшую голландку или плиту, мне во время работы всегда требуется теплая вода, — сказал Степан скорее самому себе, не обратив внимания на слова Бутова, а может, он их даже не расслышал, занятый планировкой своей будущей мастерской.

За завтраком в той же гостиной, где они с Бутовым побывали вчера, Степан познакомился с дочерью хозяйки дома — Эленой. Ее большие голубые глаза, светлые косы, пунцовые губы напомнили ему о далекой родине. Мать, чопорная и холодная, мало походила на русскую женщину, зато дочь была типичным образцом русской девушки, хотя очень плохо изъяснялась по-русски, охотно щебетала на французском. Как Степан узнал позднее, Бутов обучал ее русской грамматике и отечественной истории.

Завтрак уже подходил к концу, когда хозяйка Лидия Александровна, обращаясь к Степану, повторила то же, что уже сказал ему Бутов давеча в сарае.

— Ничего, не беспокойтесь, не надо искать никакой комнаты, да это было бы мне и не по карману, — ответил Степан. — Мы с Николаем Семеновичем уже нашли помещение, осталось привести его в порядок. Через пару дней Элена сможет мне позировать. Я начну работать, довольно бездельничать!

— Позвольте, но где вы нашли помещение? — спросила Лидия Александровна, переводя взгляд с одного на другого.

— Эрьзя облюбовал в саду заброшенный сарай, — произнес Бутов, уставившись в стол.

Услышав такое, Лидия Александровна, казалось, лишилась дара речи: рот неестественно искривился, глаза округлились, точно она увидела перед собой привидение. Степан испугался, как бы ее не хватил удар. А Элена прыснула и, чтобы не расхохотаться, ладонями обеих рук закрыла рот.

— Боже мой! — наконец тихо произнесла Лидия Александровна и с упреком посмотрела на дочь. — Что же тут смешного?

Бутов принялся ее успокаивать, а Степан — уверять, что там ему будет лучше, чем в любой комнате. Скульптура такой вид искусства, что требует, во-первых, много места, во-вторых, разводит

сырость и мусор. В конце он с жаром воскликнул:

— Сам Микеланджело всегда работал в сараях, а то и вовсе под открытым небом. Разве его «Давида» можно было поместить в какое-либо помещение?!

Лидия Александровна все же вынуждена была согласиться с подобными доводами и разрешила Степану хозяйничать в сарае.

— Спать вы можете в любой классной комнате, ночами они пустуют, — сказала она. — Только не знаю, как устроить ваше питание? Мы кухарку не держим, себе готовим с дочерью сами.

— О-о-о, об этом не беспокойтесь. Я тоже делаю все для себя сам.

— Мы можем вместе ходить в тот ресторанчик, где обедали вчера, — предложил Бутов.

Все устроилось лучше, чем Степан ожидал. Лидия Александровна ссудила ему немного денег для покупки необходимого материала и на обзаведение хозяйством. Степан решил, что она оказалась лучше, чем он о ней думал вначале.

Почти два дня они с Бутовым занимались устройством мастерской. Ненужный хлам вынесли и сложили за сараем. Менее поломанные кресло и два стула Степан оставил для починки. Диван тоже оставил: его можно привести в порядок и использовать вместо кровати. Стены побелили известью, часть крыши разобрали, Степан сколотил две рамы, застеклил и установил в свободные проемы. Сарай сразу преобразился.

Степан работал быстро, не зная усталости. Он не делал перерывов даже на курение, трубка все время торчала у него во рту. Набивал он ее с лихорадочной поспешностью, так же быстро раскуривал и продолжал работать. Оставалось еще сложить плиту и сделать два стола для работы с глиной и мрамором. С плитой, пока тепло, можно не спешить, а столами он займется уже один, без помощи Бутова.

По окончании работы служанка-француженка вынесла им из кухни теплую воду, и они прямо здесь, у сарая, вымыли руки и лица. Степан достал из мешка с инструментом свое полотенце, оно, видно, и раньше было не очень-то чистым, но теперь, после соседства с железными предметами, имело весьма неприглядный вид. Утеревшись, он хотел сунуть его обратно в мешок, но служанка бесцеремонно вырвала полотенце у него из рук и унесла с собой.

— Правильно, догадливая девушка, — сказал Степан с усмешкой.

По дороге в ресторанчик Бутов, наконец, решился задать Степану вопрос, который вертелся у него на языке все время.

— Послушайте, Степан Дмитриевич, поскольку мы с вами теперь друзья, мне бы хотелось знать, каковы ваши политические убеждения?

Степан ответил не сразу и вовсе не потому, что не имел своих убеждений. Просто он над этим никогда не задумывался и, пожалуй, не смог бы так сразу, в нескольких словах, высказать свое отношение к политическим проблемам России. Обстановка, сложившаяся к тому времени на его родине, а он оставил ее всего лишь три года назад, была весьма сложной и запутанной. Люди, считающие себя мыслителями, и то шарахались в разные стороны, не разобравшись в ней. А он был всего лишь художником, так и не научившимся регулярно читать газеты. Его философия была предельно проста и в то же время по-человечески мудра: люди рождаются с равными правами на счастье. И не их вина, что несовершенное общество впоследствии разделяет их на классы обеспеченных и необеспеченных.

— Чего же вы молчите? — нетерпеливо сказал Бутов. — Мне это очень важно знать. От вашего ответа зависят наши дальнейшие отношения.

— А ежели я скажу, что у меня нет политических убеждений, то вы больше со мной не будете разговаривать? — спросил Степан, ухмыляясь в усы.

— Такого не может быть. У каждого должны быть убеждения, особенно у художника.

— А для чего они ему, убеждения? Знание анатомии и психологии для него, по-моему, важнее, — все с той же ухмылкой проговорил Степан.