Степан Эрьзя
Шрифт:
Но, к счастью, встретиться с ними Степану больше не пришлось. Дела колчаковской армии изо дня в день настолько ухудшались, что белогвардейцам было не до скульптора...
Весть о вступлении Красной Армии в Екатеринбург принес Савелий, прибежавший к ним рано утром.
— Что же теперь будет, как ты думаешь, Степан Дмитриевич? — с волнением спрашивал он.
— А чего нам с тобой, резчикам по камню, может быть? Мы люди трудовые. Пусть опасаются те, кто всю жизнь жил за счет других.
— А при большевиках наше ремесло сгодится?
— Сгодится, — сказал Степан и с уверенностью
Летом скульптор работал прямо в карьере. Сам добывал мрамор, откалывая от глыб нужные по размеру куски. От дождя и полуденного зноя прятался в шалаше, который соорудил здесь же. За время войны карьер забросили, кругом было пустынно и безлюдно. Здесь же Елена, лежа на зеленой траве, позировала ему для «Спящей». Она обычно приходила сюда в середине дня, приносила ему обед и оставалась до вечера. Домой возвращались вместе. После дня, проведенного на свежем воздухе, Степану не хотелось заходить в душную избу, и Елена вынесла постель в сени. Кроватью им служила старая дверь, установленная на козлах, а матрасом — ржаная солома, покрытая простыней. Единственная подушка и легкое одеяло дополняли эту постель.
В один из дней в конце июля, работая по обыкновению в карьере, Степан увидел Елену, идущую к нему с незнакомым человеком в гражданской одежде и в военной фуражке.
— Это товарищ Сосновский, из Екатеринбургского Наробраза. У него к тебе неотложное дело, — сказала Елена, когда они подошли близко.
Сосновский протянул Степану руку.
— Будем знакомы, товарищ Эрьзя. Ваша супруга никак не хотела вести меня к вам. Он работает, говорит, и все тут.
Степан качнул головой, будто подтверждая его слова, и спросил, что за дело привело его к нему.
— В Екатеринбурге, как вы, наверное, знаете, прочно утвердилась Советская власть. Надо поднимать пролетарское искусство. А кто же нам в этом поможет, если не вы, художники? — говорил Сосновский и все время поглядывал на трубку скульптора.
Степан понял, что Сосновский, должно быть, очень хочет курить, и молча протянул ему мешочек с махоркой.
— Благодарствую, с этим зельем у нас пока трудновато. Так как же вы думаете? — спросил Сосновский, раскуривая цигарку из его трубки.
— Чего тут думать, работать надо, — сказал Степан. — И в чем будут заключаться мои обязанности?
— Во-первых, вам необходимо перебраться с семьей в Екатеринбург. Как вы на это смотрите?
— Вся моя семья стоит вот тут, рядом с вами. Племянник был еще у нас, в прошлом году умер...
Упоминание о Василии всегда приводило Степана в горестное состояние. Он молча выбил из трубки пепел и поднялся с камня, на котором сидел. Постояв немного, так же молча направился к «Спящей» и принялся за шлифовку.
— Но у нас здесь много скульптур, их не так-то просто доставить в Екатеринбург, — заговорила Елена, поняв из слов скульптора, что переезд в город — дело решенное.
— Об этом не беспокойтесь, я пришлю подводу и красноармейца. Он вам поможет.
Время близилось к середине дня, и Елена предложила Степану
— Да, конечно, — согласился Степан. — Теперь работать будем уже на новом месте.
Сосновский попрощался с ними у их избушки, а когда уже отошел довольно далеко, Елена спохватилась:
— Что же мы его обедать не пригласили? Нехорошо так отпускать человека.
Степан кинулся догонять Сосновского.
— Конечно, у нас не парижская кухня, но похлебкой все же угостим. Моя Лена умудряется из трех картофелин и ложки пшена готовить отменную похлебку.
— Тогда не откажусь, а то, боюсь, обижу хозяйку, — с улыбкой сказал Сосновский.
Елена у крылечка полила им на руки и подала полотенце, сама вошла в избу накрывать на стол.
После обеда они проводили гостя до железнодорожной станции, а на обратном пути зашли на кладбище. У подножия надгробной статуи лежал полуувядший букет полевых цветов, оставленный Еленой вчера. Прогуливаясь, они часто заходили сюда. А теперь вот уедут и, кто знает, придется ли когда навестить эту дорогую для них могилу...
Через два дня из Екатеринбурга прибыла подвода в сопровождении молодого красноармейца, который, молодцевато выпрыгнув из телеги, представился Александром Афониным.
— Я, между прочим, тоже занимаюсь рисованием и даже немного учился в Строгановском. Как только добьем Антанту, обязательно продолжу ученье, — заявил он, с восхищением разглядывая скульптуры, вынесенные из избы и уже приготовленные для транспортировки.
— Так мы с тобой, выходит, однокашники, — смеясь, заметил Степан, — я тоже учился в Строгановском...
За неимением специальных ящиков скульптуры решили погрузить на телегу, обложив соломой. Подошедший Савелий бросил в телегу огромный овчинный тулуп, прикрыв им «Спящую» и «Еву».
— Боишься замерзнут? — удивился Степан.
— Чтобы по дороге ротозеи не пялили на них глаза, — пояснил Савелий. — А тулуп вам, Степан Дмитриевич, пригодится. Это от меня в подарок. Не удивляйся, что не подарил зимой, когда в нем была нужда. Я им разжился только весной. Один золотопогонник, удирая, оставил мне его за полковриги хлеба. Носи на здоровье...
Елену Степан пристроил на телеге, а сам с красноармейцем пошел пешком. Ехали медленно и до Екатеринбурга добрались глубокой ночью. Втроем перетаскали скульптуры в вестибюль бывшей художественной школы. Здесь же, постелив тулуп на полу, Степан и Елена провели остаток ночи.
Утром Сосновский пригласил скульптора к заведующему Наробразом — Когану, который официально назначил его директором и организатором художественной школы. В тот же день Степан в сопровождении двух представителей от Наробраза осмотрел школьное здание и его имущество. И то и другое находилось весьма в неприглядном состоянии. Во многих окнах недоставало стекол, мебель наполовину поломана, на стенах красовались скабрезные автографы. В библиотеке сохранилась лишь малая часть литературы, остальное использовано для растопки, на что указывали валяющиеся за печками толстые кожаные переплеты, оставшиеся от фолиантов. У античных гипсовых образцов были выковыряны глаза и отбиты носы.