Степан Разин (Книга 2)
Шрифт:
Главным из «четырех атаманов» был главарь верводелов Одоевского – Михайла Харитонов.
Тысячи крестьян сошлись в войско Харитонова. Удачливость в битвах с дворянами создавала ему славу непобедимого атамана. К югу от воеводского города Арзамаса весь народ повторял славное имя Михайлы.
Михайла с товарищами взял Корсунь, Атемар, Инсарский острог, Саранск, Пензу. Вместе с другим разинским атаманом, Василием Федоровым, из Пензы он пошел в Норовчат, в Верхний и Нижний Ломов, в Керенск, Шацк, Кадом, в каждой деревне и в каждом селе по пути собирая в войско по человеку «с дыма», как указал ему Разин. Во многих местах приставали к нему крестьянские
– Воротится батюшка наш Степан Тимофеич да спросит, как мы без него воевали. А мы что скажем? – говорил Михайла своим «казакам», вооруженным косами.
И крестьянское воинство Харитонова, так же как все крестьяне всего восставшего края, твердо верило в возвращение Степана. Не раз бывало и так, что атаманы читали в своем войске письма, присланные с Дона, в которых было написано, что раны великого атамана уже начинают заживляться...
Наступила зима.
К Долгорукому прибывали все новые подкрепления: из Тамбова был выслан под Шацк с многочисленным и бывалым в битвах полком окольничий Бутурлин, из Москвы пришел с новым войском и многими пушками царский стольник Василий Панин. Из Мурома подоспел воевода Лихарев, который привел два солдатских полка и полк иноземцев. Что ни день, стекалось сюда дворянское ополчение, городовые казаки, драгуны и несколько приказов московских стрельцов.
Со всех сторон с каждым днем все теснее сжимали они повстанцев. Теснимые воеводами, небольшие ватажки стали сходиться все больше и больше к Михайле Харитонову, полагаясь на удаль его и на славу искусного атамана. Но Михайла видел, что время его удач подходит к концу.
Как половодье, весь край заливала боярская рать. Сотни стрелецких, солдатских, рейтарских, дворянских отрядов рыскали в уездах, тысячные полки направлялись на повстанческие города. Повстанцы уже потерпели поражение под Симбирском, под Корсунью, Алатырем, Ядрином, под Мурашкином, Лысковом, Арзамасом. Во многих городах, городках и острожках, раньше захваченных разинцами, то и дело появлялись опять воеводы. Отставая от своих атаманов, разбредались тихомолком к домам пензенские, самарские, саратовские крестьяне, считая, что в их уездах никто уже не станет творить никаких расправ. Но там, где люди сдавались на милость воевод и бояр, туда, как волки, врывались дворяне, чтобы терзать и мучить отставших от мятежа, нагоняя ужас, который бы не забылся и в потомстве...
Особенно трудно стало тогда, когда окончательно обнажились от листьев леса, выпал снег и настали зимние холода. Лес не укрывал уже больше разинцев от глаз лазутчиков, следы на снегу выдавали повстанцев врагам, мороз сковал ледяные мосты, по которым враг в любом месте мог перейти всякую реку. Недостаток теплой одежды в разоренных войною краях заставлял восставших стремиться к жилью, к деревням и селам, где дворянскому войску было легче окружить и выловить непокорных мятежников. Все чаще царское войско появлялось и внезапно нападало с той стороны, откуда повстанцы его не ждали...
Объединить разрозненных атаманов, покуда их не
Он думал собрать атаманов, разинские разрозненные ватажки подобрать из уездов в одно великое войско, снова броситься в схватку и в открытом бою сломить боярскую силу. Надо было показать восставшим, что если собраться вместе, то от них побегут и стрельцы, и солдаты, и дворянское ополчение...
Другие атаманы, товарищи Харитонова, считали, что он на этом только погубит свои силы.
– Ведь вся дворянская Русь понаехала в наши земли, все пушки свезли с России в наши края, всех стрельцов и солдат согнали на нас! – говорили Михайле. Но Харитонов твердо решил стоять на своем.
Так разошлись в разные стороны те, кого народ привык называть славным именем «четырех атаманов».
... Долгорукий стоял уже не в Арзамасе, а ближе к Алатырю, в Красной слободе, отойдя подальше от беспокойных лесных мест, где скрывались от царских войск многочисленные ватаги повстанцев.
Боярин только что возвратился после того, как присутствовал при казни знаменитой крестьянской атаманихи «старицы Алены», которую, как колдунью, сожгли принародно в срубе, когда было разбито ее войско.
Даже неумолимо жестокий и, по старости, равнодушный ко всему на свете, все видевший и проливший моря крови Долгорукий был поражен ее мужеством и несокрушимой волей.
Замученная пытками, Алена Ивановна издевалась над тем, что говорили ей о ее колдовстве:
– Что я народ поднимала на вас да дворян побивала – в том нет колдовства. А ты вот, должно, колдовством меня одолел – знать, нечистый тебе помогает! Не может бог помогать людоедам в их зверстве!
У есаула Алены нашли «колдовской» заговор. Готовясь писать донесение царю, боярин принес и его, чтобы вложить в отписку. Он лежал перед ним на столе.
«Встану благословясь, пойду перекрестясь за правое дело, за Русскую землю, на извергов, на недругов, кровопийцев, на дворян-бояр, на всех сатанинских детей. Выйду боем на чистое поле. Во чистом поле свищут пули. Я пуль не боюся, я пуль не страшуся, не троньте, пули, белые груди, буйную голову, становую жилу, горячее сердце. Скажу я пулям заветно слово: летите, пули, в пустую пустыню, в гнилое болото, в горючие камни. А моя голова не преклонится, а моя руда не изольется, а моя бела кость не изломится. Про то знают дуб да железо, кремень да огонь. Аминь!»
Под пыткой сказал есаул, что дала ему заговор от пуль атаманша Алена Ивановна.
– Ты ли давала своим есаулам нечистые колдовские заговоры от пуль? – спросил у нее боярин.
– А что же мне не давать! Тот не ратник, кто пули страшится! А как заговор в пазуху сунул, то идет на вас смело, и вы, воеводы-бояре, вбежки от него, от смелого моего атамана! – сказала Алена.
– И что ж, помогал заговор?
– Помогал. Такая в нем сила.
– И всем помогал? – допытывался боярин.