Степан Разин (Книга 2)
Шрифт:
Как только посол уехал, обрадованный Прозоровский тотчас послал людей из Приказной палаты, чтобы сказать стрельцам, что нынче им будут платить все жалованье сполна.
Иноземные офицеры Бутлер {Прим. стр. 124} и Видерос вошли к воеводе.
В сущности, Бутлер был капитаном военного корабля «Орел» {Прим. стр. 124}. Но по приказу воеводы корабль был оставлен без пушек. Пушки и люди были сняты с него Прозоровским для усиления обороны города.
– Мы с капитаном сейчас объехали
– Где же взять сил для такой работы? – возразил воевода.
– Стрельцов и солдат поставить, согнать горожан, – сказал Бутлер. – Боярин выдал солдатам денег. Солдаты спокойны.
Прозоровский неуверенно поглядел на него.
– Да, да! – подтвердил Бутлер. – Я знаю солдат. Они совсем успокоились.
– Мыслишь, что так? Ну, божья воля! Сейчас призовем начальных людей.
Воевода позвал к себе полуголов и сотников. Вызвал уличных старост, сотских, десятских. Велел всем городом идти по стенам на городовые работы.
Начальные люди ушли, но Бутлер все еще мялся.
– Что скажешь, Давыд? – спросил его Прозоровский.
– Мои люди ушли из города нынче ночью, – сказал Бутлер.
– Куда? Как ушли? – не понял его воевода.
– Покинули город совсем... Я не знаю... Они...
Прозоровский почувствовал, как бросилась к вискам кровь, но сдержался и сохранил молчание, чтобы не показать, что взволнован.
– Воевода и князь! Я клянусь, что они не ушли к казакам. Они просто сбежали, как трусы...
– Да-да... просто трусы... – сказал Прозоровский.
Он верил в своих иноземцев. Под внешней личиной вежливости, под болтовней о рыцарстве он не сумел разглядеть в них простых наемников, которые бросят его при первой грозе.
– Клянусь, что они не ушли к казакам, – повторил Бутлер.
– Зачем же им к казакам! – согласился с ним воевода. – Ну что ж, мы без них... Немцы – немцы и есть!.. Цепные собаки... А цепь – серебро. Что им царская служба? Наемная рать!.. Не все ли равно им, кому служить, кому изменить, – про себя бормотал воевода. Он словно случайно взглянул на Бутлера и только теперь заметил его. – А ты почему не ушел? – спросил он.
– Князь! Во мне благородное сердце! Я рыцарь! – воскликнул Бутлер.
– И тебя обманули?! Сбежали и бросили! Так? – спросил Прозоровский.
– Князь, я сам...
– Буде врать! – прервал Прозоровский. – Ну что же, теперь уж тебе одному не бежать – пропадешь... Нынче ночью стрельцы убили двоих полковников. Ты теперь будешь полковник. Иди, – отпустил Прозоровский. – Минует мятеж – и напишу о тебе государю, что ты не ушел, не покинул меня в беде...
– Я, князь воевода... – воскликнул Бутлер, прижав руку к сердцу.
– Уж ладно, иди, коль попался... Стой крепко. Авось отобьемся.
– Князь воевода! – несмело сказал Бутлер.
Прозоровский взглянул на него.
– Ты все не ушел? – спросил он с нетерпением.
– Князь боярин! Я мыслю,
Воевода мотнул головой.
– Не пущу. Сегодня войдут в ворота, а завтра их вору отворят. Измену с собой принесут... Не пущу! Ты иди...
Бутлер вышел. Воевода остался один, угнетенный, подавленный.
– Тараканы! – сказал он. – Почуют пожар и бегут!.. Наемная рать!.. Лыцари тоже!..
Надо было подняться, выехать на стены вместе с начальниками ратных людей. Но, подавленный всеми событиями, ночным мятежом стрельцов, пленением Львова, воевода сидел недвижно... Слегка приоткрыв окно, он наблюдал из Приказной палаты жизнь города. Прозоровский видел, как стрельцы и посадские сотнями сходятся на работы к стенам, как по улицам проезжают воза со смолой и камнями, изредка скачут десятками в распахнутых бурках Михайлины «звери-черти»...
Митрополичий сын боярский {Прим. стр. 126} Стремин-Коровин подъехал к крыльцу Приказной палаты, взбежал на крыльцо.
– Боярин и воевода, владыка преосвященный Иосиф прислал меня. Спрошает владыка: гоже ли будет ров с его огородов прокопати да воду спустить из пруда к городским стенам?
Митрополичий пруд был глубок – запасами его воды можно было пополнить обсохший и обмелевший ров возле стен.
– Гоже, гоже! – воскликнул боярин, почувствовав вдруг, что весь город готовится к битве, кроме него одного. Его охватил стыд за свое бездействие. Он вскочил. – Спроси-ка, Василий, владыку, сколько людей ему надобно для такого дела.
– Нисколь нам не надо, боярин Иван Семеныч. Мы сами. Монахи взялись, копают.
– Скажи, я приеду глядеть...
Сын боярский уехал. Но воевода не выехал вслед за ним. Он остался опять в своем кресле.
«Пожалуй, Михайла был все-таки прав, – раздумывал воевода. – Смирил ведь стрельцов! Ишь, идут, ишь, идут!.. И лопаты несут, топоры. И с возами едут. Без всякого шуму».
Дьяк доложил, что персидский посол собрал у своих купцов деньги. Деньги были московского образца. Хотя в Астрахани ходили и талеры, и туманы, и марки, но воевода предпочитал заплатить стрельцам русскими, чтобы они не знали, что деньги взяты у чужеземцев. Он велел выплачивать жалованье тем из стрельцов, кому не хватило утром.
– Персияне и купцы со своими людишками просят пищалей да в караван-сарай пять-шесть пушек. Хотят стоять против воров, – доложил воеводе подьячий по сбору пошлин с иноземного торга.
Воевода сам написал капитану Видеросу, чтобы дать им пищали и от Приказной палаты шесть кизилбашских пушек, в прошлом году сданных Разиным; при этом воевода мысленно утешил себя, что даст чужеземцам в руки не русские, а их же, персидские пушки.
Беспокойная, без спанья ночь вдруг сказалась внезапной сонливостью. Истомленный зноем и духотой предгрозья, Прозоровский, склонившись к столу, задремал...