Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
И вот в мирный город, где все стрельцы занимались больше всего ремеслами, а воевода любил разводить свиней, — с барабанами, с ревом труб вошли три тысячи войска. Кони затопотали по улицам, мерным шагом прошла пехота. Лошади, запряженные цугом, провезли невиданное множество пушек…
За несколько дней до того шли несмелые, тайные слухи о том, что Разин пришел под Симбирск. В городе нашлись уже и такие, кто грозил его именем богачам-притеснителям, впрочем втайне не веря и сам, что такое может стрястись. Казалось, что все, что есть шумного, беспокойного в мире, то идет стороной, где-то мимо.
И вдруг ратный гул прокатился по городу… Все
Воевода Петр Семеныч Урусов первым вышел из Казани на Разина и сначала стоял в Алатыре. Потом, после того как Барятинский был разбит под стенами Симбирска, не решаясь вступить один в битву с Разиным, Урусов оставил Алатырь и ушел со всем своим войском в Арзамас…
Вослед за Урусовым, спасаясь от Разина и от крестьянских восстаний, в Арзамас начали прибегать воеводы окрестных городов со своими товарищами, с приказными людьми и с воеводскими семьями; так же с семьями бежали сюда из своих горящих восстаниями уездов ближние дворяне, купцы, устрашившиеся разорения от мятежников, духовенство, ратные начальные люди, стрельцы…
Из-за внезапного переполнения города арзамасские жители скоро перестали себя чувствовать хозяевами своих домов и дворов: в каждом дворе ютилось теперь по две-три семьи беглецов, искавших убежища под защитою войска князя Урусова…
В первые дни по приходе Урусова в город местные купцы и богатые посадские люди радовались тому, что все-таки самое страшное их минует, потому что не станет же Разин лезть в город, настолько наполненный ратными силами. Но мало-помалу их радость сменилась опасением, что пришельцы, как саранча, истребят все запасы их пищи. Даже самые богатые горожане уже стали жалеть, что беглецы по пути не попались разинцам…
И все-таки с каждым днем становилось еще теснее, прибывали новые беглецы из тех мест, где вспыхивали восстания или куда доходили разинские казаки…
Многие из жителей приходили с жалобами к Урусову, который всех принимал по нуждам в приказной избе. Жители жаловались князю на утеснения со стороны приезжих, на истребление ими добра, на насильственное занятие ими домов и на всяческие обиды от пришлых ратных людей. Беглецы приходили тоже с жалобами на хозяев, которые то не давали топить печи, то вступали во всякие свары и драки из-за своего имущества…
Только что воевода отделался от купца, которому пьяный стрелец продал чужую лошадь, а теперь приходилось ее возвращать, и вот уже опять ворвалась к нему какая-то крикливая баба.
— Князь-воевода! Петр Семеныч! Да где же тут правда?! Коли муж мой пропал от воров, так и доли мне нету?! С троими робятами отпустили меня злодеи… Куды ж мне деваться?! Да как я в такой каморушке стану?! — истошно вопила дородная женщина, наступая выпяченным своим животом на князя Урусова.
— Кто ты, матушка, кто такова? Толком молви, никак ничего не пойму. Отколь воры тебя отпустили? — спросил воевода.
— Из Нижнего Ломова, государь Петр Семеныч! Воеводска я вдова, Петр Семеныч, голубчик, заступник! Воеводу Андрея Иваныча Пекина ты изволил ли знать? Вдова я его. Злодеи на пиках его разнесли… — Вдова разразилась
Урусов перекрестился.
— Царство небесное, знал я Андрея… Когда же… стряслося?
— В четверг на неделе, мой государь… Нечистый весь город поднял: перво письма все воровские читали между себя, потом на приказну избу накинулись целым скопом… Андрюша-то на крылечко выбежал да саблей двоих злодеев посек, а те-то всем городом на него… Троих дворян, да приказного, да Андрюшеньку, да стрельца Покатуя сгубили… — Вдова залилась опять причитаньем.
— Царство небесное! — повторил еще раз, перекрестившись, Урусов. — За государя живот положил Андрей. Честь и хвала и вечная память ему! — важно сказал он. — Государь тебя не забудет. Как звать тебя, матушка?
— Марья, Иванова дочь, сына боярского Селезнева. С троими робятами, сударь, я упаслась от воров. По дворам натаскалась — никто не впускает с троими, а тут…
— Государь тебя, Марь Ивановна, не забудет и сирот не оставит в беде… Честь и хвала твоему покойнику, — повторил воевода.
— Вот и я так же молвила: «Честь и хвала! Постоял за царя!» — вдруг с высохшими глазами яростно, без причитаний, заговорила вдова. — А тут полный город со всех сторон воевод набежало: курмышский, ядринский, атемарский, терюшинский, да бог его весть откуда еще прибрались. Города свои побросали, за государя не встали с мечом на нечистых мятежников, — а тут им всем лучшие домы подай?! Я в Нижний к сестрице хотела проехать, так нету пути от воров. И так-то я тут проедаюсь, а те-то всегда сыты-пьяны, в шишки да в карты, прости Христос… Винище жрут! Домы все позаняли. А вечор мурашкинский с лысковским воеводы еще прибегли от войны хорониться, да в тот же дом, где и я… Добришко мое покидали в чуланчик… Велел бы ты им, Петр Семеныч, князь милый, вернуть мою горенку…
— Князь-воевода! — вбежав в приказную избу, возбужденно, запыхавшись, крикнул стрелецкий сотник. — От Оки идет войско! Великая рать идет, Петр Семеныч!..
Урусов вскочил. Мигом мелькнула мысль, что Арзамас окружают разинцы, что им не пробиться… Конец!
— Сколь будет воров? — в волнении спросил он.
— Да что ты, да что ты! Какие там воры?! Царское войско в подмогу нам с Мурома, князь-воевода Петр Семеныч!
— Государево?! Во-он что! — Урусов сел и вытер ладонью покрывшийся потом лоб. — Во-он что-о! — соображая, медленно протянул он. — Иди, иди, матушка! Видишь сама, тесно. И я потеснюсь, — сказал Урусов вдове. — Вишь, еще войско идет, а ты тут про горенку… Не на век селиться. Какую-нибудь уж сама себе разыщи…
— Да ведаю, сударь мой, что тесно… — начала вдова Пекина.
Но воевода прервал ее.
— Иди, иди, матушка-а! — досадливо закричал он. — А ты тотчас беги к протопопу, — послал он сотника, — всем причтом чтобы с крестами встречали бы войско. Я сам на коне навстречу…
Арзамасские колокольни звонили торжественным звоном. Муромские ворота города распахнулись навстречу подходившему конному и пешему стрелецкому, солдатскому и рейтарскому войску. Конные и пешие ряды воинов растянулись больше чем на версту. Впереди подходившего войска ехал боярин Юрий Олексиевич Долгорукий. При встрече с крестным ходом боярин, сойдя с седла, приложился к кресту и принял благословение священника.