Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
Урусов и Долгорукий встретились лишь через два дня в приказной избе. Долгорукий по-прежнему сурово и сухо сказал, что вот уж два дня ожидает от окольничего передачи его войска и города.
— Ни войска, ни города я, боярин, тебе не отдам и сам никуда не поеду, — ответил Урусов. — Государь не ведал того, что тут, за Окою, творится, а кабы ведал, не указал бы мне бросить все… И ты — воевода бывалый, боярин. Тебе бы уразуметь, что не страха ради я ворам Алатырь покинул. Нежданная сила воров привалила. Не с малыми людьми от них устоять в таком худом городишке, вроде Алатыря. Ратную силу хранил я, когда отошел в Арзамас. Не то ты пришел бы — и Арзамаса не стало бы:
Долгорукий и сам понимал, что неожиданный размах крестьянских восстаний сделал невозможной борьбу против разинцев малыми силами, которые были высланы в прошлом месяце. Еще по пути от Мурома Долгорукий встретил в лесах немало дворян, которые вместе с семьями бежали в Касимов, Муром и в Москву. Беженцы в один голос твердили о наступившей кончине мира и о пришествии антихриста… Опытный в войне, воевода Долгорукий и сам хорошо понимал, что даже его сильных полков будет мало для борьбы и для усмирения края. Еще с пути, угадав обстановку, он отправил в Москву гонца, требуя нового подкрепления своего войска.
Долгорукий совсем не имел намерения погубить, опорочить и осрамить своего старого друга Урусова. Но надо было всех успокоить, добиться того, чтобы люди поверили, что не разинская сила, а только пустой, недостойный страх перед плохо вооруженными мужицкими скопищами разогнал воевод из их городов, что если бы воеводы были достаточно смелы, то давно уже задавили бы всякий мятеж. Потому Долгорукий и слушать не хотел оправданий Урусова, заранее зная, что все, что он скажет, будет вполне справедливо. Но признать правоту Урусова — это значило вслух признать силу Разина. А этого делать было нельзя.
— И в других городах от тебя пошло, — сурово сказал Долгорукий Урусову, — како ты, государев большой воевода, творишь, так и малые воеводишки по уездам… А ворище кричит: я, мол, всех воевод государевых побиваю! Барятинска в битве побил, а Урусов и сам убежал! — со злостью сказал Долгорукий. — Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежною заедино вышел воров встречать хлебом-солью [45] , да так и остался бы с ними, лишь немилость от Стеньки почуял — и убежал… А куды убежал? В болото! Куды же еще? В Арзамас!.. В железы его заковать да послать за измену в Москву к государю! Во Фролову башню отдать палачу! — гремел Долгорукий на всю приказную избу.
45
«Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежной заедино вышел воров встречать хлебом-солью…» — В Курмыше казаки встретили почетный прием: городские и уездные люди вместе с воеводой вышли к ним с образами. Воевода оставлен был на своей должности, а город не подвергался грабежу и разорению.
— Послушай, боярин… — заикнулся Урусов.
— И нечего слушать, Петр Семеныч! Нечего слушать, князь! — оборвал Долгорукий. — Велел тебе государь к Москве ехать, и мой тебе добрый совет: не мешкав, туды поезжай…
— Как будут воры побиты, и пусть государь тогда меня казнит смертью за ослушание его святой воли, а покуда я не поеду. А курмышского воеводу я выдам тебе, посылай его к палачу. Я сам его в подполе в съезжей избе в колодах держу за его срамную измену…
— А как ты на воров изготовился?! — перебил раздраженнее прежнего Долгорукий. — Воеводы твои убеглые с утра до ночи, у протопопа в дому сойдясь, пьют вино да в шашки играют! Терюшинский воевода с пьяных глаз у лысковского воеводшу отбил!.. Арзамасских людей дотла разорили — кур, гусей, поросят поприрезали дивно сколько! Ропот вокруг… По всему Заокскому краю два воеводы лишь было добрых — в Верхнем да в Нижнем Ломове… Нижнеломовский за государеву честь свой живот положил: в малых людях напал
«Поспела и тут, окаянная баба!» — с досадой подумал о воеводской вдове Урусов.
— Засеки да острожки наставили мы по пути от Алатыря к Арзамасу, боярин, — сказал он Долгорукому. — А в Арзамасе ныне дворяне сошли со всего Заочья. Я их коплю, да еще я с Мурома дорогу оберегаю, по которой ты с войском прошел… Да жду вестей, когда придет время на вора ударить. А время сие уж не за горами!..
С этого дня наступило в городе явное двоевластие.
Жители Арзамаса не знали, кому из воевод угождать. Некоторым больше нравился жестокостью нрава и гордостью «настоящий боярин» — Долгорукий. Другие были на стороне более мягкого и простого воеводы Урусова.
Нелады между воеводами отражались и на отношениях между их людьми: ратные люди, прибывшие с боярином, гнали со стен и от башен и городских ворот людей, подчинявшихся воеводе Урусову, а те отгоняли их, говоря, что сумеют без них постоять за город… На улицах, на торговой площади и возле церкви между людьми Урусова и Долгорукова возникали что ни час потасовки…
Через два дня после беседы с Долгоруким, первого октября, в праздник покрова богородицы, князь Петр Семенович даже в церковь пришел воровато крадучись и стал совсем в сторонке, не желая мешаться в толпу воеводской мелочи и в то же время не решаясь, как полагалось по чину, стать рядом с Долгоруким, от которого ждал какого-нибудь оскорбления… Он понимал, что Долгорукий затеет теперь принародный разговор возле церкви и станет при всех срамить его и требовать, чтобы он сдал свое воеводство… Но этого не случилось: прежде окончания церковной службы верный холоп вызвал Урусова из церкви…
Оказалось, что его ждет дворянин — посланец Барятинского с письмом о том, что князь Юрий Никитич выступил из Казани и движется на Симбирск со свежими силами. Барятинский выслал гонца почти от самой Казани, но в пути у того убили коня, и он тащился пешком, хоронясь от мятежных скопищ, потому ничего не мог сказать о том, где теперь войско Барятинского.
Барятинский еще ничего не знал, что теперь, по указу царя, подчинен Долгорукому, потому и сообщал о своем движении Урусову. Он собрался ударить на Разина от симбирской засечной черты и просил воеводу выйти со своим войском на соединение с ним возле Тогаева городка или Юшанска… Был уже покров день, а никто еще не вышел и даже не был готов к походу из-за того, что гонец опоздал…
Урусов решил выступать, ничего не говоря Долгорукому, вдвоем с Барятинским ударить на Разина, разбить воров и тем доказать свою правоту. Он тотчас вызвал своих ратных начальников, велел приготовить немедля походный запас сухарей и в два дня быть готовыми к походу, а тем временем выслать дозоры в симбирскую сторону, чтобы разведать дороги…
Как только весть о готовящемся походе достигла Долгорукого, так тотчас боярин приехал к Урусову сам.
— А как же ты, Петр Семеныч, один, без меня, в поход собрался? — прямо спросил Долгорукий, в упор глядя в лицо князя Петра своими немигающими круглыми глазами.
— Там мое войско идет на воров, должно вместе ударить и правду мою доказать, — заявил окольничий.
— Какое же там твое войско?
— Стольник Барятинский, коего я посылал в Симбирск. В первый раз его воры побили по малолюдству, а ныне он с новой силой подходит…
— А ладно ли, князь Петр Семеныч, что ты от меня таишься с вестями? — строго спросил Долгорукий. — От твоего промедления может снова стрястись, что Юрья Никитича вор расколотит! На ком тогда перед богом и государем ответ? Мои-то полки сильней твоих впятеры и к походу готовы… Кабы ты мне сказал о вестях, и я тотчас бы выслал навстречу стольнику Юрью Никитичу войско свое… А ты со мной в жмурки играться?!