Степанов и Князь
Шрифт:
Они свернули с дороги и опять углубились в замусоренный, как и вся держава, нечастый лес. Здесь было столько ржавого железа, будто сверху сюда регулярно сбрасывали спутники Земли и прочую несгодившуюся технику. Строчков не было, одни только преждевременно сочные поганки, разведшиеся, видно, по случаю глобального потепления и благоприятной для них общей экологической обстановки. Зато была путникам и награда: не прошли они и пятисот метров, как обнаружили тропинку, куда-то, извиваясь, звавшую. Вскоре тропка привела их к маленькой избушке, никак не похожей на жилище сказочной Яги, поскольку не вращалась на куриной ноге, а смиренно стояла на месте и напоминала, скорее, охотничий домик.
— Вот, — сказал Семен, — охотники по старинному обычаю в таких домах оставляют выпить-закусить
Стучаться не пришлось, потому что дверь была приоткрыта. Когда вошли, шибануло запахом дерьма и плесени. Пол был усыпан мусором: смятая пачка из-под Беломора, пара водочных бутылок, комок фольги то ли от шоколада, то ли из-под плавленого сырка. Единственное окошко с треснутым стеклом было мутно. Семен заметил, что стеклышко смутно, как первое письмо Петра Яковлевича о судьбах России подруге тетеньки.
— Да, неаккуратно живут охотники, — согласился Князь и поморщился. — А кто это Петр Яковлевич, не из Трубецких ли?
Семен не стал его разубеждать.
— И где же, Сема, по-твоему, они здесь хранят съестные припасы?
— Как правило, припасы прячут в печке. Чтоб не подмокли и не заветрелись.
В углу действительно торчало сооружение, смахивающее на буржуйку с ржавой трубой, развернутой в сторону мутного окошка. Судя по налету копоти на стене и на потолке, некогда ее топили. Семен сунул внутрь руку. И действительно вытащил полбанки засохшего сгущенного молока и сильно обтрепанную книжку без верхней обложки. На второй обложке значилось: Вечера на хуторе близ Диканьки, Гослитиздат, 1949. Других припасов в доме не нашлось. Лишь обнаружилась в углу вся в паутине опрокинутая керосиновая лампа. Семен потряс ее, внутри плеснул чудом оставшийся глоток керосина. И еще попалась под ноги мятая кружка, вся в жирном нагаре снизу, наверное, в ней варили чифирь. Становилось темновато. В стекло билась большая бабочка тигровой масти, они хотели бы ее чем-нибудь угостить, но не знали, как кормить домашних бабочек. В них, как и в большинстве оголодавших бездомных скитальцев, уже проснулось родственное чувство ко всем страдающим на этом свете тварям.
Несмотря на то, что день солнечного равностояния был больше двух месяцев назад, быстро спускался вечер. Надо было ждать утра. Они натаскали из леса валежника и голодными устроились на ночлег.
— Какой день, кум, мы спим в сапогах. Как Рауль Кастро. — Семен, мы помним, имел родственный канал для получения информации о положении дел на Острове свободы. — Пора б и разуться.
— Знаешь, Сема, — сказал голодный Князь, стягивая сапоги, — давай с тобой в соавторстве, когда выйдем на пенсию, сочиним кулинарную книгу. Теперь все сочиняют кулинарные книги, даже прозекторы.
— Я знаю один рецепт, Мишка, это рецепт ирландского рагу, почерпнутый мною у серьезного писателя ирландского, как принято в английской литературе, происхождения — Джерома Ка Джерома. То есть в этом деле могу быть полезен…
Они пригрелись в сухости и защищенности, до пенсии было далеко, и оба скоро задремали.
Посреди ночи Князь проснулся в испуге и толкнул товарища в бок:
— Семен, мне приснился страшный сон. Стоит посреди Москвы дом с башней, а в башне живут азербайджанцы с видом в широком окне на памятник поэту Пушкину в зеленой плесени и с голубем на голове. А внизу в магазине армяне торгуют овощами и поддельным коньяком. Продавщица говорит мне: вам, Шиш, привет от Лючии, не волнуйтесь, она чувствует себя нормально, поздравляем, у вас мальчик.
— Бабушка говорила, — пробормотал сонный Семен, — что овощи снятся к поносу.
— Я застал лишь одну из своих бабушек, по материнской линии. От нее ничего не осталось, кроме слова резерпин. И кто такая эта Лючия?
— Ты, кум, не читал вовсе детских книжек? Это же из Чиполлино и его команды.
— Я читал, — быстро сказал Князь, чтоб не ударить в грязь лицом перед ученым другом, — Оська
— А я зачем-то помню Приключения куклы Бальбиси. Но сколько потом ни искал, не нашел такой книжки, будто она мне приснилась. Ни Купер, ни Брет Гарт, ни Майн Рид, ни Жюль Верн отчего-то не произвели на меня такого впечатления, как эта самая Бальбиси. Ни пионерский Мальчиш, ни фрондерский Хоттабыч, ни диссидентский Незнайка — тряпичная кукла Бальбиси. Не знаю, что по этому поводу сказали бы Фромм с Юнгом.
— Я, Сема, тоже любил читать про животных. Сетона Томсона, был такой популярный советский писатель-анималист родом из Канады. Но это были печальные истории, Сема, про лису Домино и об одиноком гризли.
Что ж, у Князя был свой особый мир впечатлений семьи и детства, отличный от окружающих, и Семен подозревал это. Скажем, один из дядюшек Князя из смежной ветви фамилии, как и его брат, человек лагерной судьбы, выйдя на свободу, разработал расширенный вариант настольной игры морской бой для своих будущих детей, дворянских потомков. Князь как-то продемонстрировал Семену этот семейный раритет пятьдесят на восемьдесят сантиметров. Это было удивительное изделие, похожее одновременно на картину и на старинную карту. Здесь были нарисованы самым подробным образом пальмовые острова и тихие бухты, пенилась кромка прибоя, кричали чайки, с пиратского брига палили пушки.
Семену в его детстве никто таких игр не предлагал. В поселке пили самогон и садили махорку и картошку. Правда, их сосед-самородок дядя Егор, рыбак и непревзойденный мастер матерного строя речи, изобрел как-то моторное приспособление для добывания из реки свежей воды на случай неисправности колонки на рыночной площади. К реке сооружение подвозила лошадь, а потом бочка должна была сама себя обслужить, самопогрузиться и наполниться. На испытание сбежались окрестные ребятишки. Но что-то не заладилось, вода, что ли, поднялась, утонули и бочка, и лошадь, и сам изобретатель. Поселковым больше всего было жаль лошади, она была общественной, и на ней по очереди весной вспахивали огороды.
— Что ни говори, Шиш, а хорошо все-таки родиться князем, — сказал Семен, отгоняя воспоминания захолустного детства. — Даже в стране, где после известных событий стало модно среди тех, кто был ничем, становиться всем. Мода, кстати, прижилась и оказалась живуча.
— А как тебе перспектива стать экспонатом в золоченой портретной раме, чтоб потомки предъявляли тебя гостям как семейную реликвию?
— Издержки, — сказал Семен.
Они проснулись хорошим утром, солнце глядело в мутное окошко лесной избушки, и обоим было хорошо, потому что спали они свернувшись, как в утробе. И оба испытывали счастье перед лицом нового дня, который еще хоть на шаг приблизит их к цели, и оба были как в раю. Поев на завтрак росы с застарелой сгущенкой, друзья решили устроить двойную мозговую атаку по системе методолога Щедровицкого. Однако ничего не придумывалось, и выход из создавшегося положения не находился. Свет в конце туннеля не желал зажигаться, напротив, там маячила черная голодная смерть. Тогда Семен отпросился на улицу освежиться, а вернувшись, произнес с брутальной нежностью, которую в нем так ценил Князь: Вот, поздравьте, посерил, что на воздушном шаре полетал. Стали атаковать дальше со свежими силами. И вот какое нашлось простое решение, из тех, что, как это часто бывает в затруднительных ситуациях, лежат на поверхности. Семен остается в избушке, где не так-то просто будет их достать враждебному миру, наведет порядок и уют, а именно подметет пол березовым веником. Князь же вызвался отправиться в ближайшее поселение на добычу пропитания.