Степанов и Князь
Шрифт:
— Уж не красть ли ты собрался, Шиш?
— Возможно, Сема, если придется, то и красть. Моя фамилия идет от слова шиш, каким обозначали не только лодырей, но плутов и мошенников. Так что мне и красть. А тебя, Сема, по внешности примут за своего и тут же примутся бить по привычке. Я лишь возьму наше, Сема. Мы же, Сема, всегда честно платили налоги. Теперь набежали проценты.
— Сопутники — значит подельники, — закручинился Семен. — А я, Михаил, не готов идти обратно в застенок. Плюнем, Шиш, и погибнем относительно молодыми. Ведь все выжившие все одно скоро окажутся стариками.
Гибнуть Князь отчего-то не пожелал и отклонил предложение товарища:
— Ладно,
Князь был вознагражден за последовательность жизненных поступков: в ближайшей деревне у него произошла чудесная встреча. И Князь, как был герой сказочный, тогда как Семен, скорее, герой былинный, обрел волшебного помощника. Волшебный помощник оказался, как зачастую бывает, женского пола. Это была корейского происхождения беженка из степей Казахстана по имени Надежда, побиравшаяся у крыльца местного сельпо. Когда Князь ее обнаружил, она терпеливо слушала еще крепкого поутру, поскольку магазин отпирали лишь в десять, сивого мужика, который витийствовал.
— В полном соответствии с Писанием, — говорил он, — надо поднимать приусадебное хозяйство, садить репу и прочие бахчевые. — Слово бахчевые, вероятнее всего, нравилось мужику, потому что на нем он поднял вверх гнутый артритом темный палец. — А безбожников посадить в тюрьму без дальнейшего разведения на убой. Готовую продукцию продать за границу и купить современного оборудования.
— И детям мороженого, — подсказала слушательница.
И Князь тут же смекнул, что ему с этой симпатичной девушкой в галошах на босу ногу решительно по пути. К тому ж один из его племянников недавно женился на эвенкийке, вся княжеская семья беспокоилась, не сочтут ли в чуме этот брак мезальянсом, и Князь испытывал почтение к монголоидной расе. Кореянка тоже взглянула пару раз на Князя с пониманием.
Стукнуло десять, за дверью магазина что-то заворочалось, и дверь распахнулась. Средних лет и лица цвета молодого редиса продавщица в кирзовых сапогах, таких грязных, будто она в них всю ночь в весеннем лесу укладывала шпалы, встала за прилавок. Взбитые ее волосы были крашены в цвет обоссанной соломы.
С голодухи ассортимент торговой точки показался Князю волшебным. Здесь были и водка трех сортов, и шипучее вино, и пиво в больших пластмассовых коричневых бутылях, и голубцы консервированные, и рожки серые, и крупы, и сахарный песок. Да что перечислять — здесь на взгляд российского человека средних лет, помнившего и давние времена, было все: и сыр, и колбаса, и масло сливочное и растительное. Князь оказался в очереди первым и краем глаза отметил, что его девушка в очередь не пристроилась, а стала сбоку и рассматривала витрину.
— А-а, — сказал Князь, — печень трески есть ли у вас?
— Есть, — сказала продавщица таким усталым голосом, будто не утро было на дворе, а конец смены и пора закрывать.
— А дайте-ка, коли это возможно, взглянуть.
Продавщица положила перед ним круглую баночку.
Князь покрутил баночку в руках, а потом обратился к стоявшему за ним пенсионеру дачного типа:
— Не будете ли вы так любезны и не одолжите ли мне очки на секундочку?
— Зачем тебе очки? — спросила продавщица, глядя на Князя с привычной к заезжим клиентам ненавистью. Глаза у нее совсем заплыли от многолетнего беспрерывного трудного воровства.
— А вот хочу посмотреть срок давности, — вежливо объяснил Князь, видя краем глаза, как его девушка уж собирает в свою суму кое-какие образцы с прилавка.
— У меня все консервы свежие, — сказала продавщица,
За спиной Князя роптали не опохмелившиеся покупатели, алкавшие пива.
— Вы правы, — сказал Князь, — срок давности не истек. — И вернул очки пенсионеру, а банку продавщице.
— Брать будете? — взревела та. Морда ее быстро прошла всю цветовую овощную гамму: от морковного цвета к свекольному. — Или что?
— Именно, — сказал Князь, — или что? Ке фер? Мне нельзя консервы, у меня сахар. И остеохондроз, — добавил он для убедительности.
— Гони этого хондроза, Маня, в шею, — взревела и толпа. — Нам на работу спешим.
Князь не был побит, но грубо вытеснен на крыльцо и дальше, на утоптанную перед магазином траву. Корейская девушка ждала его за углом. Не сговариваясь, они побежали, взявшись за руки. Они бежали росной травой навстречу уж приподнявшемуся над всей нашей гостеприимной землей солнцу. Впереди был мир, добрый и сытный.
Семен будто ждал гостей: мало что вымел сор из избушки, но и выставил на стол в пол-литровой грязной банке тугой букет собранных им на ближайшей полянке ландышей серебристых. И помыл и оттер керосиновую лампу, которую тоже водрузил на стол рядом с мятой алюминиевой кружкой. Сделалось обжито и мило. Войдя, кореянка кивнула Семену, как брату, и на глазах восхищенных друзей по-хозяйски выставила на стол 0,7 водки Зеленая марка и литровую баклажку, как она назвала, кваса Очаковского, а также выложила буханку черного и круг краковской колбасы. В движениях ее смуглых маленьких рук была та осторожность, ласка и плавность, что свойственна лишь женщинам, совсем недавно освободившимся из колонии.
Когда Семен разливал по глотку водки, девушка сказала:
— Мне самую малость. Не то быстро захмелею с отвычки.
Закусили.
— Почто страдала, милая? — нежно спросил Семен.
Рассказ девушки был скромен и типичен, но по-своему выразителен. Сама она из города Светлоярска, что чуть ниже по карте северных отрогов Алтая. Торговала мебельными кухонными гарнитурами, а муж, понятно, бандит. Он не всегда был бандит, работал слесарем, однако у них в городе стала безработица. Но есть озеро, в озере водится какой-то редкий планктон, из которого соседи-китайцы наладились делать дорогие полезные лекарства. И все мужики в их городке постепенно этим планктоном стали промышлять, то есть заделались контрабандистами. И вот однажды она и сосед по лестничной клетке сидели колено к колену над японской повестью писателя Григория Чхартишвили, которую подруга одолжила ей на день, и рассматривали рисунки. Муж вернулся с промысла, как водится, нежданно. И уже почему-то на удивление пьяный. Увидев картину форменной измены, он, не откладывая, зарезал соседа, своего постоянного собутыльника и товарища по рыбной ловле Вована, острым кухонным ножом — муж любил, чтоб ножи в хозяйстве были наточены. И тогда Надежда в отместку за недочитанную книгу и недосмотренные картинки сильно огрела супруга топором, и тот отчего-то мигом отбросил тапочки. И протянул копыта. Вместе с коньками.
— Никто из вас не дочитал листа, — сказал печально Семен. Ибо это была вечная история о Паоло Малатесте и Франческе да Римини из второго круга, песнь пятая. Там еще темный вихрь гонит толпу сладострастников как осенние листья.
— Я не была виновата, — скромно и убедительно сказала девушка Надежда.
В тесной избушке смеркалось, засветили лампу, и оба залюбовались своей подругой: в неверных бликах ее кошачье лицо стало точеным, и вся фигурка — словно из темного китайского фарфора.