Степень вины
Шрифт:
Терри поставила стакан с вином. Спросила:
– Из каких?
Карло смотрел в сторону, как будто высматривал ответ.
– Из тех, кто хочет, чтобы ими помыкали, или даже способны допустить мысль, что ими можно помыкать. – Он повернулся к ней: – Послушайте, я не знаю…
"Что на это скажешь?" – подумала Терри. В первый момент ей захотелось переложить все на Пэйджита, что было бы справедливо, и не делать скоропалительных выводов, которые могут задеть обоих – отца и сына. Но потом она решила, что это трусость и Карло заслуживает лучшего отношения, по крайней мере, с ее стороны.
– Я не представляю, – ровным
В глазах Карло вспыхнуло упрямство:
– А почему? Я не ребенок. Уже достаточно взрослый.
Терри кивнула:
– Понимаю. И твой отец тоже понимает это. Но как ты думаешь, почему он оберегает тебя?
– Потому что он всегда так делает. Иногда понапрасну. Он слишком беспокоится обо мне.
Терри очень хорошо представляла себе, как разрывалось сердце Пэйджита, когда семилетний малыш говорил о самоубийстве; какими тревогами, заботами и кропотливым трудом были полны эти годы, когда он преодолевал в мальчике ненависть к самому себе; как невозможно для него сразу расстаться с укоренившейся привычкой к осторожности и осмотрительности. Она лучше, чем Пэйджит, с его застарелыми душевными ранами, видела, что Карло уже не прежний хрупкий мальчик и нет в его сознании памяти о том, что он им был. И что, не понимая всех чувств отца – а Пэйджит никогда не захочет объяснять ему все это, – Карло видит в его страхе за себя лишь слабохарактерность.
– Ты рассказываешь своему отцу, – спросила она Карло, – обо всем, чем живешь? О чем думаешь, что чувствуешь?
Карло энергично потряс головой:
– Нет.
– Почему?
Он начал рассеянно складывать кубики в ящик; кажется, его руки помнили, где какому кубику лежать.
– Потому что есть много всякой чепухи, и не хочется, чтобы кто-то знал о ней – тем более отец. Я не знаю, как объяснить, почему некоторые вещи воспринимаются как очень личные – только они на самом деле такие. Не то чтобы стыдишься или даже стесняешься. Просто это твое, и в этом все дело, и тебе нужно молчать об этом, пока не станет так же нужно, чтобы кто-то об этом знал.
– А как ты узнаешь, что момент наступил? Для меня всегда была проблема.
Карло поднял взгляд от кубиков.
– Не знаю. Думаю, когда от того, что расскажешь, будет больше пользы, чем вреда, момент настал. И еще если тебе действительно необходимо рассказать все другому. И если, конечно, этот другой – как раз тот, кому это нужно знать, и ему не повредит то, о чем ты расскажешь.
Терри смотрела на тень от пальмы, раскинувшуюся от стены до стены.
– А почему ты думаешь, – наконец спросила она, – что твой отец не такой? Представь себе: он не все может рассказать тебе, что знает, чего боится. Но это вовсе не значит, что он не доверяет тебе или не считает тебя взрослым. Одно надо помнить: он защищает маму и в какой-то степени себя. Взрослым приходится даже больше скрытничать, чем тинейджерам, – они чаще в чем-то запутываются или чего-то стыдятся. Твой отец не вправе говорить о жизни твоей матери. Я тоже. Она просила о помощи, и мы должны были откликнуться.
Карло стоял, отвернувшись к окну, руки в карманах, застывший взгляд устремлен на пальму. В его позе было так много от Пэйджита, что Терри, уже не в первый раз, подумала о связи между генетическим родством и простым подражанием. И снова попыталась представить
Карло обернулся к ней. К своему удивлению, Терри увидела, что лицо его как будто повзрослело.
– Я хочу пойти на слушание дела. Чтобы быть с ними. Но боюсь попросить об этом.
Терри поняла, что разговор зашел слишком далеко, и спросила, чтобы оттянуть время:
– Как же школа?
– Речь идет о моих отце и матери, и ее обвиняют в убийстве. Это немного важнее школы. – В его голосе были уверенность и решимость. – Конечно, я узнаю не больше, чем любой из посторонних. Но я должен быть там ради нее. Быть там, а не прятаться в школе. Все, что они рассказали мне о своей жизни, говорит в их пользу.
Глядя на него, Терри подумала, что в этот момент Кристофер Пэйджит гордился бы своим сыном. И потому – собой.
– Единственное, что тебе нужно сделать, – просто сказала она, – попросить его об этом. Молчание – не самая лучшая манера поведения для любого из вас.
Карло задумался:
– Но временами он просто непоколебимо уверен в собственной правоте.
Терри и сама чувствовала жесткость характера Пэйджита, которая заставляла его порой быть безапелляционным даже с ней. Но она не могла сказать этому мальчику, его сыну, ни о терзающем его беспокойстве (вдруг Шарп найдет вторую кассету?); ни о ночах, которыми он продумывал тактику перекрестного допроса Монка и Шелтон; ни об инсценированном ими заседании суда, на котором Пэйджит так дотошно допрашивал Марию, что глаза ее сверкнули гневом; ни о том, что за десять дней Джонни Мур так и не обнаружил ни одного свидетеля; ни о том бесконечном напряжении, какое испытываешь, стараясь давать только такие интервью, которые не могут повредить делу.
– Это просто так кажется, – ответила она наконец. – Ты же знаешь, как ему сейчас трудно. Через пять дней нам идти в суд.
– Знаю. – Карло переминался с ноги на ногу. – Но такое впечатление, что этот случай изменил его.
– Что ты имеешь в виду?
– Я для него теперь как бомба замедленного действия. – Мальчик задумался. – Наверное, это как-то связано с мамой. Он никогда ничего не говорит. Но почему-то мне кажется: он не совсем искренен. Нет, на самом деле, я не понимаю, почему он все же решил защищать ее.
Как может Кристофер Пэйджит, подумала Терри, быть совершенно искренним, если приходится скрывать факты. Она все яснее ощущала мучительную раздвоенность Пэйджита, которому приходилось вести защиту Марии, будучи отцом Карло, раздвоенность, при которой замалчивание правды неизбежно.
– Легко ошибиться в твоем отце – он больше озабочен наблюдениями над другими людьми, а не тем, как выглядит в их глазах. Но есть две вещи, в которых я совершенно уверена. Первое – он непременно хочет выиграть дело. Второе – он очень любит тебя.
– Я тоже его люблю и очень уважаю. – Карло помолчал, будто намереваясь продолжить разговор, но закончил одной фразой: – Но не хочу, чтобы он, узнав это, слишком уж возгордился.
Взглянув на него, Терри поняла: Карло сказал все, что намеревался. Она приняла его легкий тон.
– Он не возгордится. Елена не позволит. Представляю, как она твердит ему: "Не пережарь гамбургеры" – как говорящий попугай! Бедный папа.
Карло улыбнулся в ответ:
– Идите его спасать. А я пока соберу кубики – он терпеть не может беспорядка.