Степень вины
Шрифт:
Он пожал плечами:
– Единственное, в чем я уверен, – Ренсом был свиньей. Вопрос лишь в том, какого рода это свинство.
– И где та женщина, которая расскажет об этом, – добавила Терри.
И вот теперь, сидя рядом с Марией Карелли, она думала о тех, кто будет смотреть передачу. Ей представилась томимая одиночеством женщина, скрывшая пережитое и от друзей, и от семьи, схоронившая его в таких глубинах души, что оно превратилось уже в смутное воспоминание, в которое она сама уже почти не верит. В воспоминание, оживающее лишь от страха, когда она идет в одиночестве по ночной улице, или от
– Вы чем-то озабочены? – спросила Мария.
У Терри снова появилось ощущение, что Мария изучает ее с недобрым любопытством. Настроение ее еще больше ухудшилось.
– Просто я пыталась представить себе нашу аудиторию. Думаю, вам надо выступить первой.
Мария улыбнулась:
– Я уже выступила первой.
Терри повернулась к ней.
– Вам не приходится выбирать, – спокойно заметила она. – Ренсом мертв. Если бы он был жив и если бы он просто изнасиловал вас, у вас был бы выбор.
Мария обвела взглядом павильон – глухие перегородки позади, три кресла, две камеры, нацеленные на них, как стволы конвоиров.
– Вы не верите мне, – проговорила она.
Терри внимательно посмотрела на нее:
– Я не понимаю вас. Поэтому не знаю, верить или не верить вам. – Помолчав, добавила мягко: – Знаю только, что это не имеет значения.
Мария язвительно улыбнулась:
– Из-за того, что вы адвокат? Или из-за Криса?
– Из-за того, что я адвокат. Это часть моего "я". – Сделав паузу, Терри сказала многозначительно: – И быть женой и матерью – тоже часть моего "я".
– У вас это прозвучало так, будто вы приняли на себя пожизненное обязательство.
– Да, я приняла на себя пожизненное обязательство. В тот день, когда появилась Елена. С этой точки зрения я очень проста.
Мария улыбнулась скептически:
– Меня удивляет, что многие вас недооценили.
– Это зависит от человека. – Терри чувствовала странную раздвоенность в душе. – Некоторые сразу разобрались во мне. Оценили верно.
Мария посмотрела на нее с любопытством:
– Если задела ваше самолюбие – извините.
– Ничего вы не задели. Просто я хочу покончить с этим.
– Вы сейчас как сжатая пружина. – На лице Марии снова появилась улыбка. – Представьте себе, что идете в суд, только вопросы будут не такие заумные. И никаких проблем для вас, если вы так остроумны, как считает Крис.
Снова Крис, подумала Терри и поразилась: неужели эта расчетливая бесстрастная женщина настолько подавила в себе все чувства, что уже сама не различает их. В Марии Карелли прежде всего была видна ее хватка; за внешним лоском, которым она прикрывалась как щитом, Терри смогла разглядеть лишь отдельные проблески гордости, одиночества и почти неуловимого болезненного недоумения, как будто Мария не могла постичь – почему же никто не понимает ее. Что касается истинных чувств Марии к Кристоферу Пэйджиту или к их сыну, они были совершенно непроницаемы; но Терри все-таки ощущала, что эти чувства омрачены какой-то обидой.
– Вы знаете, – спросила она, – что Карло хочет пойти с вами в суд?
Мария изменилась в лице:
– Надеюсь, Крис
– А я думаю, что позволить можно, и надеюсь, что он сделает это. Карло очень хочет. Конечно же, ради вас.
– Нельзя ему, – настаивала Мария. – Просто нельзя. Я совсем не хочу, чтобы он слушал все это.
Она посмотрела на Терри.
– Самое худшее для него, – не сразу ответила та, – когда родители обходятся с ним как с ребенком.
– Не вам решать, – отрезала Мария сдавленным от злости голосом. – Вы не имеете никакого представления обо всем этом. Что все это значит для Карло. Ни малейшего представления.
Терри замерла, пораженная силой внутреннего напряжения, так исказившего еще недавно бесстрастное лицо. И как будто по спине провели холодными пальцами – она вдруг поняла, что Мария Карелли способна убить любого, покусившегося на то, что свято в ее сердце. Но что для нее свято, Терри не знала.
– В этом случае, – мягко произнесла она, – Крис вправе сам решать, разве не так? А то, что вы не можете или не хотите сказать мне, вы, наверное, могли бы сказать ему. Естественно, если Крис пока еще не знает этого.
Мария молчала, будто пораженная услышанным, потом посмотрела на Терри долгим оценивающим взглядом:
– Вы воспринимаете все очень чутко, Терри, к тому же вы очень способный адвокат. Но проблема вовсе не юридическая, и это только моя проблема, и ничья больше. Пожалуйста, не вмешивайтесь. Вашего вмешательства не требуется.
Во что не вмешивайтесь? Пока она размышляла над этим, пришел интервьюер.
Грег Кук, подтянутый худощавый мужчина за сорок, казалось, источал энергию, даже оставаясь неподвижным. В стремительном темпе он поздоровался с Марией, с которой был знаком, был представлен Терри, пригласил женщин занять прежние места. К их блузкам прикрепили микрофоны. Терри двигалась как автомат – не выходил из головы разговор с Марией.
– Мы прокрутим это в вечерних новостях, – объяснил Кук. – Посмотрите на себя сегодня в семь вечера.
Съемка началась. После небольшого вступления и объявления номера телефона офиса Терри Кук обратился к Марии:
– Почему вы здесь?
Наклонившись вперед, она сосредоточила взгляд на камере:
– Мы полагаем: то, что Марк Ренсом пытался проделать со мной, он мог проделать с кем-нибудь еще. Если это так, прошу тех женщин откликнуться и выступить ради меня со свидетельством.
– Это может вам помочь?
В глазах Марии была печаль:
– Да, поскольку, как ни ужасно, но факт: любая женщина, заявившая о том, что стала жертвой нападения на сексуальной почве, наталкивается на стену недоверия. – Она сделала паузу, на лице – доверчивость и искренность. – Тем более когда женщина обвиняется в убийстве и оправдать ее может только факт покушения на изнасилование.
Кук кивнул:
– Но это, согласитесь, экстраординарный шаг.
– Согласна. Но самое экстраординарное в том, что в четырех случаях из пяти потерпевшие не заявляют об изнасиловании. – Она заговорила оживленней, с большей убежденностью: – Мы верим, что одна из этой четверки – порождения коллективного страха, который общество слишком долго культивировало во всех женщинах, – а именно та, жизнь которой исковеркал Марк Ренсом, смотрит нашу передачу.