Степкино детство
Шрифт:
«Бежим!» — хотел крикнуть Степка Суслику, но язык не поворачивался, завяз, как суконный, во рту. Ломая ветки, царапая лицо, хватаясь непослушными руками за ствол тополя, Степка плюхнулся на землю.
Словно через воду, доносились до него выстрелы, гиканье, топот ног и вой бегущих людей. Степка хотел бежать за другими, но в глазах у него мелькнул желтый околыш бескозырки. Кто-то гикнул — и огневая полоса ожгла ему плечо и спину. Огромная лошадь, горячо дыша ноздрями, роняя пену с удил, сбила его с ног и отбросила куда-то в сторону. Но Степка вскочил на ноги и помчался во весь дух. Ветер свистел у него в ушах. Суслик бежал сзади. Обоих вместе внесло в одну из улиц, выходивших
Схватившись за руки, они побежали вдоль заборов. Из деревянной обшивки домов сыпался песок. На крышах кололась черепица, обдавая их мелким щебнем. Теперь они понимали уже, что это в стены и крыши домов ударяются пули. Они бросились на другую сторону улицы, но там тоже цокали пули, сыпалась черепица и щебень. Толкнулись в калитки — в одну, в другую — калитки на запоре. Окна закрыты ставнями. Все щели в заборах, все подворотни заложены досками.
Степка и Суслик заметались по пустой улице, как два мышонка в мышеловке, — куда ни кинься, везде пули. Ух, как свистят.
Страшно. Сжаться бы в комочек… В щель бы забиться.
Вдруг Суслик рванул свою руку из Степкиной руки и весь скорчился.
— Аааа! — простонал он и схватился за живот.
Степка крепче сжал его руку и поволок за собой.
— Шибче, шибче! Сейчас добежим, — бормотал он. — До перекрестка… А там тихо. Сейчас добежим.
И все сильнее и сильнее тянул Суслика.
А пальцы Суслика холодели, выскальзывали из его рук. И вдруг — выскользнули, и Суслик лягушонком присел на землю. Глаза у него сразу стали чужими, будто вставленными. Щеки посерели, зубы оскалились. И оттого, что Суслик круто остановился, картуз свалился ему под ноги.
— Па-дыми, — выдохнул он и, будто отгоняя смерть, взмахнул обеими руками и ничком упал на землю.
Степка затряс его за плечи — не шевелится. Хотел поднять — голова свисла. И вдруг увидел: по взрытой земле растекается красное пятно. И понял: это Суслика кровь. Убили. Помер Суслик.
В дрожь бросило Степку, в пот ударило. Рубаха сразу прилипла к телу. Степка попятился к забору, прижался к нему спиной и, чтобы не глядеть на красное пятно, зажмурил глаза. И как только Степка закрыл глаза, сейчас же перед ним заклубились молочно-белые дымки, закачался серебряный тополь, замелькали желтые околыши бескозырок.
Так он стоял у забора, не трогаясь с места. Стреляли уже где-то далеко, все реже и реже..
И вдруг:
— Мертвых — в правую! Которые шевелятся — в левую!
Степка открыл глаза. Посреди улицы, медленно надвигаясь на лежащего Суслика, катятся две повозки.
За повозками шагают усатые солдаты с ружьями на скатанных тугими хомутами шинелях.
— Ать-два, ать-два! Голову выше… Ать-два, ать-два! — выкрикивает впереди солдат тонкий, горбоносый офицер.
Вот повозки доехали уже до Суслика. Вот два солдата с красными крестами на рукавах сдернули парусину с повозки. Вот нагнулись к Суслику. Подняли. Бросили в повозку. И как бросили, так и остался сверху Суслик. И весь он виден Степке. Раскинул босые ноги, чужими глазами уставился в небо. И рука свисла… Качается, тоненькая… Увозят Суслика. Навсегда. Навечно..
Повозки скрылись за поворотом. А Степка все стоял, прижавшись к забору, и кричал: «Ма-а-ам!.. Ма-а-ам!» — и все не мог понять, кто это кричит.
Глава XV. Осенью
Пришло-ушло лето. С тутовых деревьев спали красные листья. Ветер шуршал ими по улицам слободки, уносил далеко за
И слободку беда не миновала. Горница Кандыбы стояла заколоченная — убили его на бунту. Не вернулся с бунта и Митюня — пропал без вести. С костылем ходит брыкалихин Фролка — ногу прострелило ему.
Ни дед, ни Васена ни разу не попрекнули Степку бунтом. Где тут — и он на вершок от смерти был! И сам Степка с того времени переменился. Товарищи выманивали его на улицу: «Айда в козны играть», «Айда свайку забивать», «Айда на ильмени за водяным орехом». А он головой качнет: «нет». Если и выйдет на улицу, так только за делом — выплеснуть на дорогу помои или к колодцу — воды набрать. Не по делу Степке сейчас только одна дорожка: к ватажнице Марине, матери Суслика. Много дней прошло после бунта, а плачет она, каждый день плачет. И рада с каждым поговорить, какой настоящий парнишка был ее Суслик и как теперь без него.
Ребята думали: поважнел Засорин, форсит, на бунту был, знаться не хочет. А он постаршел. Прежнее словно отсеклось, осталось позади.
После петрова дня пришел Чувылкин и забрал Васену в кутузку. Точка в точку, как тогда пристав приказывал. Пока мать отбывала положенный срок, Степка хозяйничал в доме, прибирал горницу. Дело хоть и надоедное, а все же день за днем быстрее идет. Но вернулась мать, заботы о доме опять на нее легли. И одно дело у Степки осталось — ничего не делать. И думы наплывали на него, как только он прикасался головой к подушке. Все думалось: какая жизнь ждет его впереди, что с ним будет?
Черны и длинны осенние ночи в слободке. Постаревшее за лето солнце выйдет поздним утром, пощурится поверх облаков на слободку и опять закатится за реку. А как закатится солнце, сейчас и ночь надвинется. Ночами ветер шарит по крышам слободки, ворчит в трубе, как пес над костью. И хлещет дождь косыми полосами по заборам домов, пригоршнями гороха рассыпается по деревянным ставням горниц.
Степка не спит. Он лежит на своей лавке, задрав ноги и упираясь ими в стену. На черной потолочной балке, под картонным абажуром, зыблется лампа. Качнется в одну сторону — желтый круг осветит спящих мух, обсевших балку; качнется в другую — полинявшие дамы и кавалеры на кухонной занавеске выглянут. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.
А до углов горницы желтый круг не достает. В углах — потемки. И в переднем углу — там, где икона, — тоже темно. Дед с того самого вечера, когда Степка с Васеной из участка вернулись, перестал зажигать лампаду. И масло выплеснул из нее.
Степка слышит сейчас, как там, за иконами, шуршат тараканы.
Не спит Степка, прислушивается. Не одни только тараканы шуршат: нынче дед с матерью до позднего разговоры ведут. Шепчутся между собой, и Степка уже знает: о нем разговор.
— В училищу бы, — шепотом говорит со своего сундука мать. — Хоть бы зиму эту проучился. Писать еще не умеет. Куда он без письма…