Степное чудо. Преображенец.
Шрифт:
А крестъ я съ тебя сыму… я тебѣ за его сосновый вытешу.
Потянулся солдатъ крестъ сымать…
Подняла женщина рѣсницы-стрѣлы, повела строгими глазами, какъ на святой иконѣ, да какъ глянетъ..!
Обомлѣлъ солдатъ, не дыхнетъ. И слышитъ, будто изъ-подъ земли голосъ:
– Не тронь!
И съ того взгляду строгаго, съ того голосу подземнаго, повернулось у солдата сердце. Поглядѣлъ на свои штаны – кровь.
И слышитъ за собой окликъ:
– Эй, чего у васъ тутъ не вышло?!..
Глядитъ – двое еще стоятъ. Одинъ – матросъ, на шапочкѣ буковки линялыя, – «Три Святителя». Другой – заводской, съ ключомъ, съ молоточкомъ, – слесарь. У матроса лицо румяное, сытое. У заводского – худущее, брови къ носу.
Говоритъ имъ солдатъ:
– Женщину вотъ убили!..
А матросъ и спрашиваетъ, веселый:
– А за чего ее успокоилъ-то?
– Какъ-такъ, я успокоилъ?! – такъ и взвился солдатъ. – Ты ее саданулъ, можетъ… а мы такими дѣлами не занимаемся! По шпикуляцiи – это такъ, а душегубствомъ… не занимаемся.
А матросъ смѣется:
– А грабли чего въ крови? Товарищей не опасайся!
– Какой я, къ шуту, тебѣ товарищъ?! – осерчалъ солдатъ. – Чего – грабли?
Руки у меня съ войны все въ крови, не отмываются…
– Ладно, – матросъ смѣется, – одна не въ счетъ. Карманы-то у ней имѣются? Стой, мы ей легистрацiю наведемъ сейчасъ… А ну, мамаша…?
– Брось, товарищъ… – говоритъ заводской сурьезно, – мертвую тревожить не годится!
Выругался тутъ матросъ нехорошо:
– По-шелъ ты… Живыхъ тревожили, не боялись! Не засть. Самъ, небось, по карманному производству руку набилъ… Эй, мамаша… а ну-ка, покажь, и гдѣ тутъ у тебя… кармаша?..
– Нѣтъ, братъ, – сталъ заводской серчать, – не по карманному производству мы, а по металлу…
А матросъ гогочетъ:
– Во-во! До металла и я охочъ. Вонъ и крестикъ… чѣмъ не металлъ? Солдату-то не доспѣло. Проба-то на немъ имѣется?… Дойдетъ до него чередъ, а сначала пощупаемъ мочалу. А ну, помогай, товарищъ…
– Нехорошо! – говоритъ заводской, брови къ носу. – Капиталистовъ мы щупали, а надъ мертвыми ругаться рабочiй человѣкъ не можетъ. И крови рабочiй человѣкъ не любитъ. Не товарищъ я тебѣ по такому дѣлу.
А солдатъ сидитъ-обомлѣлъ, другую цыгарку вертитъ.
– Не това-рищъ!… – кричитъ матросъ, – а какъ винцо пить да денежки дѣлить… – первые?! Другiе за васъ кровяную работу дѣлай? На готовенькое бы только?… Чортъ… да у ней всѣ карманы вырваны!… Ай да солдатъ! Да ты ее еще,
– Не трожь, живая!! – какъ крикнетъ заводской, не въ себѣ…
За голову схватился – бѣжать!
Будто – чего почудилось! А матросъ ничего, ругается:
– Зайцы-черти! Напакостили да – въ кусты?!.. А ты прямо дѣйствуй! Я мощи вскрывалъ, да не боялся! «Три Святителя» у меня на головѣ, самъ четвертый! Я сейчасъ дознаю, живая она ай мертвая. Жилку такую знаю…
Обругался нехорошимъ словомъ и схватилъ руку женщины…
Тутъ и случилось.
Поднялась рука – полнеба закрыла. Дрогнулъ матросъ и палъ подъ накрывшей его десницей.
Глядитъ солдатъ: что такое… матроса нѣтъ?! И видитъ: растетъ женщина, ноги по всему логу, руки на степь закинулись!…
Встали у солдата волосы дыбомъ, поползъ на-карачкахъ въ степь. И мѣшокъ свой бросилъ.
* * *
А ужъ и ночь на степь пала. Вороньё по мѣстамъ сѣло. Ни зги не видать – темно.
Только совы за мышами шарахаютъ.
Вылезъ бѣсъ изъ болота, постоялъ – послушалъ… И говоритъ:
– Ладно идутъ дѣла! А ну-ка-сь…?
Привалился къ землѣ – и слушаетъ: чу-уть позываетъ-стонетъ, какъ мушка у паука въ тенеткахъ.
– Скоро можно и шапку надѣть… лихо! – думаетъ себѣ бѣсъ.
И давай плясать – гукать! Плясалъ-плясалъ…
– А ну-ка-сь..?
Привалился – и слушаетъ: та-акъ, будто комарикъ чутошный, позываетъ-стонетъ.
Потеръ бѣсъ лапы, шапку изъ-подъ хвоста вытянулъ, на корявую головешку насунулъ – въ походъ собрался. Идетъ – попрыгиваетъ, падалью отъ него порыгиваетъ. А совы такъ вкругъ него и лётаютъ, такъ и шарахаютъ…
Остановился и думаетъ:
– Главное бы дѣло выгорѣло! Пьяница, можетъ, какой пройдетъ, крестъ сыметъ?… А тамъ плевое дѣло – въ болото затащить. Тогда и вся степь наша! Подохъ Гришка-матросъ, дрогнулъ! Вѣрнаго друга потеряли. А ну-ка-съ…?
Припалъ бѣсъ къ кочкѣ – и слушаетъ: та-акъ, вполчуть, ровно травка по вѣтерку позукиваетъ.
– Послѣдняя ее кровь ходитъ… – говоритъ бесъ, язычище до пуза вывалилъ. – Пять минутъ и разговору осталось. Только бы пьянчужка какой набрелъ. Разбойникъ съ нее креста не сыметъ, а пьяница не задумается.
И давай скрозь землю:
Эй, Мишка, иди!
Эй, Гришка, иди!
Васютка, Стешка,