Стерва на десерт
Шрифт:
— А Сонька что? Никого не видела?
— И не страшно было?
Последний вопрос задала Эмма Петровна, до сего момента лишь пораженно молчавшая.
— Нет, — растерянно ответила я.
— А я бы умерла…
— Уж это мы догадываемся, не сумлевайтесь, — Княжна похлопала побелевшую Эмму Петровну по плечу, а потом деловито осведомилась у меня. — А ты, Леля, не выяснила кто к тебе забрался?
— Я вам что Ванга что ли?
— Нет, ты у нас Шерлок Холмс, — польстила мне Маринка.
— Да какой там… — я устало отмахнулась. — Я ведь даже теперь не могу узнать, как
— Почему? Разве Геркулесов тебе не скажет?
— Не дружусь я с ним, — буркнула я.
— Милые бранятся, — захихикала Маруся.
— Заткнись, — предупредила я. Маруся испугалась и заткнулась.
— Может, нам спросить. Мы, вроде, тоже не посторонние, — неуверенно предложила Марья.
— Вам он тем более ничего не скажет, — расстроила я подружек.
— Остается только одно, — изрекла Княжна, вставая с трона (облезлого кресла со сломанным подлокотником). — Идти на поклон к Антошке Симакову.
Я кивнула и направилась к двери, все остальные потрусили следом, даже бледная Эмма Петровна.
Застали мы Антошку за его любимым занятием — подслушиванием. Стоял он, когда мы без стука ворвались в его кабинет, у стены, прислонив банку (на сей раз трехлитровую) к уху, выражение лица при этом имел одухотворенно-счастливое. Нас он даже не заметил.
— Товарищ Симаков, — гаркнула я бодро. — Какие новости?
Антошка охнул и выронил радар из ослабевших рук. Мы с ужасом, самый неподдельный читался на Антошкином лице, следили за тем, как банка приближается к полу, как ударяется об него, как бумцает, катится… и не разбивается.
— Ура! — возопил Антошка и тут же вцепился в уцелевший локатор обеими руками. — Сейчас самое интересное будет.
— Про кого? — Маруся засеменила к Симакову, навострив ушки.
— Про чего.
— Про что, — поправила Эмма Петровна.
— Да тихо вы, там Геркулесов слово взял.
— Так значит, они за стеной…?
— Помолчите, — пресек любые дальнейшие расспросы институтский Штирлиц, после чего вновь припал к банке.
Мы послушно замолкли. Только Маруся, бубня что-то обидное, начала кружить по комнате, шаря глазами по сторонам. Мы уже не знали за кем нам следить: за Антошкой, стоящим, как цапля, на одной ноге, и постигающим нечто нам неведомое, или за подружкой, целенаправленно что-то в помещении вынюхивающей. Не знаю, как других, но меня привлекала больше Маруся, поэтому я плюнула на Симакова, и двинулась за ней. И не зря, ибо Маруся нашла, что искала — с победным улюлюканьем она кинулась к тумбе, на которой стояли искусственные цветы в аляповатой вазе, хватанула их за соцветия, швырнула в угол, и, завладев тем, что так долго выискивала, ломанулась к стене, пихнула Антошку в бок, заняла его место, пристроила вазу, приложила ухо к ее дну, зажмурилась, после чего замерла.
Стояла она так недолго. Минут 5. По истечении которых оторвалась от стены, повернулась, продемонстрировав нам свое покрасневшее оттопыренное ухо, и растеряно выдала:
— Не знают они ни черта.
— Как это? — возмутились мы, буравя глазами
— Очень просто.
— Вот тебе раз! И никаких улик в моей квартире не нашли? — переспросила я, на всякий случай. Антон кивнул, а я не успокоилась. — А что еще Геркулесов говорил?
— Про какого-то алканавта, который живет под твоим диваном.
— О! У нас под диваном кто-кто живет? — Марусины щеки стали под цвет ее уха, наверняка, от любопытства. — И от кого мы его прячем, если у нас нету мужа?
— Это он про Коляна, а живет Колян, сами знаете где.
— А… Эта история нам известна, — разочаровалась Маруся. — А ты впрямь думаешь, что он видел нашего убийцу?
— Уверена.
— Так чего мы тут дурью маемся? — вскочила Маринка. — Побежали его искать!
— Где? Я адресов бомжатников, где его подружки живут, не знаю.
— Надо узнать, — не умеряя пыла, настаивала Маринка.
— Не к спеху. Все равно он мало чего сможет рассказать — он же отрубился.
— Но вечеров ты его допросишь, да, Лель?
— А как же.
Антошка, который весь превратился в слух, стоял, как Пизанская башня, чуть наклонившись, и ловил каждое наше слово. То, что слова эти были ему мало понятны, его не волновало, он, видно, решил, что главное запомнить все досконально, а уж потом расшифровать. А уж коль и расшифровать не получится, то смысл придумать самому — при его таланте, это раз плюнуть.
— А про Ваську он там ничего не говорил? — задумчиво протянула я.
— А? — Антошка заморгал, не сразу понимая, что этот вопрос обращен к нему.
— Говорил что-то, — встряла Маруся, очень гордая оттого, что из нас оказалась самой находчивой. — Что-то про то, что пока Ваську выпускать нельзя. Потому что, хоть он и в несознанке, все улики против него.
— Ага. А про наших мужиков?
— А про них-то чего?
— Ну так. Может, чего болтнул?
— Ваши субчики у Николая Николаича под колпаком, — веско вымолвил Антон, шарахнув по Марусе уничтожающим взглядом. — За ними давным-давно слежку установили, и пока решили не снимать.
— Неужто?
— А то! — самодовольно хмыкнув, заверил нас Антошка, после чего отнял у Маруси вазу и вновь превратился в слух.
Мы еще немного постояли, перекидываясь фразами, коими обеспечили Симакову пищу для размышления и материал для фантастических историй. После, с чувством исполненного долга, удалились в свою комнату. Последнее, что мы видели, притворяя дверь 46-го кабинета, это счастливую физиономию Антона, прижимающего к груди недавно приобретенный чудо-радар, украшенный лепными розочками.
К обеду нас ошарашили известием о том, что кое-кому из нас надобно задержаться до 7 вечера для срочной работы. Авралы у нас случаются крайне редко, и мы к ним не привыкли, по этому хотели отпинаться, но на сей раз Кузин был непреклонен — директор распорядился выдать работникам зарплату днем раньше, поэтому вычислительный центр обязан сделать ведомости к завтрашнему утру.
— Как же мы без предупреждения домой не явимся? — захлопала глазенка Маруся, давя на Кузинскую жалость и верность домостроевским устоям.