Стезя смерти
Шрифт:
— Помоги себе, Маргарет, — негромко попросил он, сжав вздрагивающее плечо. — Не делай себе хуже. Ты по-прежнему надеешься на помощь герцога? Напрасно. Он тебя не спасет. Какие бы связи и каких бы покровителей он ни привлек — это не поможет, пойми.
— Так вот он ты, настоящий, — по-прежнему тихо и уже безвольно произнесла она, глядя в пол. — Не думала, что придется увидеть тебя… за работой.
— И я не думал, что мне придется смотреть на тебя сквозь решетку, но это случилось, это — данность, и я прошу тебя, не надо делать так, чтобы тебе довелось увидеть
— Я не могу сказать того, что ты хочешь услышать, — возразила она, вновь подняв взгляд. — Я могу только повторять то, чего тебе слышать не хочется: я ничего не сделала, признаваться мне не в чем, и ты лишь напрасно тратишь время. Скажи мне, неужели ты спал спокойно в эту ночь?
— В эту ночь я не спал, — откликнулся Курт. — В эту ночь я был в твоем замке. Я искал — подтверждения либо же опровержения твоей вины; и, Маргарет, клянусь, я был бы рад, узнав, что ошибся. Но я увидел то, что показало мне: я прав, а ты — виновна.
— Ты ошибся. Ты ошибся, Курт, пойми это прежде, чем станет поздно! Ты сможешь это принять, сможешь жить с осознанием того, что осудил невиновного? — Маргарет снова взяла его за руку, стиснув запястье до боли, заглянула в глаза, глядя взыскательно и умоляюще. — Не позволь себе этого сделать. Я не верю в то, что ты сможешь… Не потому, что у меня есть покровители, которые могут помешать; я просто не могу поверить в то, что язык твой повернется отдать приказ исполнителю поднять на меня руку. Я не верю.
— Чего ты хочешь добиться? — вздохнул Курт, накрыв ее руку ладонью, и Маргарет вздрогнула, стиснув пальцы сильнее. — Чтобы я вспомнил, как любил тебя? Я помню это. Чтобы мне стало скверно при мысли о том, что происходит? Это и без того так. Чтобы твои слова ранили мне душу? Это происходит — и твое, и мое — каждое слово, произнесенное в этих стенах, словно вбивает в меня гвоздь, режет, как нож. Но это ничего, Маргарет, ничего!.. не изменит.
— Ты всем это говоришь? — спросила она едва различимо. — При каждом допросе?
— Да, — кивнул Курт просто. — Я говорю это всем. Просто потому что это правда. Маргарет, ведь ты меня знаешь. Ты успела меня узнать за этот месяц; а теперь подумай и попытайся убедить саму себя в том, что, невзирая на все, я не смогу пойти до конца.
— Ты сможешь, — отозвалась она обреченно, ни на миг не замявшись. — Я знаю, что ты — сможешь. Ты сильный. Ты сможешь перебороть себя, сможешь… Но я все равно не верю. Я не желаю верить в это. Не могу верить.
— Поверь.
Маргарет не ответила, и в каменных стенах повисла тишина — такая же каменная, холодная, тяжелая; оба остались сидеть, не шелохнувшись, по-прежнему держа руки вместе. Райзе, замерший на пороге, тоже стоял молча, почти не дыша и стараясь даже смотреть в сторону, словно взгляд его мог нарушить что-то…
— Сейчас я ничего тебе не скажу, — наконец, разомкнула губы Маргарет, слагая слова через силу, неохотно, напряженно; Курт чуть склонился вперед, ближе к ее лицу, замерши снова на расстоянии дыхания, и осторожно уточнил:
— «Сейчас»?
— Сейчас, — повторила
— Хорошо, — кивнул Курт. — Я уйду. Но я вскоре возвращусь, чтобы услышать то, что ты не сказала сейчас.
— Это не признание, — предупредила Маргарет, с заметным усилием отняв от него руки и сложив их на коленях; голос звучал неуверенно и тускло. — Мои слова сейчас — не признание.
— Конечно, — согласился он тихо.
— Это не признание, — отвернувшись, повторила она уже нетвердо, потерянно, и Курт, мгновение помедлив, вышел, не оборачиваясь и не говоря больше ни слова.
Наверх он не поднялся; слыша за спиною лязг запираемой решетки, прошагал вдоль рядов камер, остановился на повороте, привалясь к стене и ожидая, пока Райзе догонит его. Тот приблизился настороженный, хмурый, и остановился рядом, глядя в лицо.
— Ты сорвался, — произнес он укоризненно, и Курт улыбнулся, качнув головой:
— Нет, Густав. Я вполне отдавал себе отчет в том, что делал. Заметь, она почти сдалась.
— Да. Вынужден признать, хоть я и не понимаю, почему, не понимаю, что такого ты смог сказать ей.
— Не забывай, я все же неплохо ее знаю, — тихо ответил Курт, отвернувшись. — И еще — дело в том, что говорил это именно я; ты ведь для того меня и позвал. Чтобы на нее давил я. Чтобы вызвать у нее чувство безысходности; так?
— И тем не менее, она сдалась «почти», — заметил Райзе. — У нас нет времени долго ждать, пока она надумает сознаться; если надумает. И, что бы там ты ей ни говорил, чем бы ни устрашал, ты ведь понимаешь, что никаких более тяжелых мер мы к ней применить не можем.
— Но она-то этого не знает, верно? — криво усмехнулся Курт, потирая глаза; сонливось навалилась вдруг, неотвязно — то ли попросту наступил предел усталости, то ли этот разговор, взгляды, слова вымотали его.
Райзе вздохнул:
— Пусть так; выбора у нас нет. Подождем. Можешь вздремнуть час-другой; в тебе ни кровинки.
— Нет. Хочу поговорить с Ренатой; может, проведя ночь у нас в гостях, она станет разговорчивее?
Тот хмуро ковырнул носком сапога плиту пола, скосившись в сторону камеры, где была заперта горничная, и вздохнул:
— Сомневаюсь…
Райзе сомневался не зря — Рената продолжала безмолвствовать. Она просто сидела на полу, зажав ладони меж коленей, не убирая таких же золотистых, как у ее хозяйки, волос, падающих на лицо, не шелохнувшись, не поднимая взгляда к стоящим напротив следователям. Курт подумал бы, что она впала в оцепенение, что попросту не слышит и не видит никого вокруг, однако взгляд, пусть и рассеянный, оставался осмысленным, ясным и твердым…