Стих и проза в культуре Серебряного века

Орлицкий Юрий

Пять лет спустя Брюсов, очевидно неудовлетворенный своей первой работой о Добролюбове, предпослал подготовленной им второй книге поэта – «Собранию стихов» (1900) – специальное предисловие, симптоматично названное «О русском стихосложении». В этой работе он демонстрирует куда более глубокое понимание добролюбовского поэтического новаторства, которое теперь заключается, по Брюсову, прежде всего, в принципиальном полиморфизме: в обращении к разным формам стиха, в том числе к редкой тогда в русской литературной поэзии тонике, в чередовании рифмованных и белых стихов, в обращении к свободному стиху, который «более всего напоминают вольные стихи (vers libres) Verhaeren’a, Viele-Griffin» 190 ; в одновременной апелляции к изощренной современной стихотворной технике и народной стиховой традиции. При этом очень характерно, что Брюсов-издатель не включает в состав второй добролюбовской книги его прозаические миниатюры, считая, очевидно, что и у полиморфизма должны быть

определенные границы 191 .

190

Добролюбов А. Указ. соч. T. 1. Р. 134.

191

Иванова Е. Александр Добролюбов – загадка своего времени. Ст. 1 . C. 220.

Добролюбов действительно, в отличие от большинства своих русских предшественников и современников, прекрасно знал именно современную французскую поэзию (в отличие от того же Брюсова, ориентировавшегося в большей степени на опыт французского символизма старших поколений) и, что самое главное, активно использовал это свое знание в собственном творчестве. В чем же конкретно проявлялась эта ориентация на новейшую французскую поэзию?

Прежде всего, в стремлении создавать не отдельные стихотворения, а целостные стихотворные книги с четко продуманной композицией, в свою очередь состоящие из разделов и циклов, организующих их причудливо организованную членимость – этому способствовали не только нумерация стихотворений и циклов, но и включение циклов в циклы, система посвящений и эпиграфов к разделам, циклам и отдельным стихам и т. д. 192 В этом смысле прямыми предшественниками Добролюбова во французской поэзии можно назвать Бодлера, Рембо, Верлена, Малларме.

192

См. подробнее: Орлицкий Ю. Малая проза в составе прозиметрического целого (А. Добролюбов и Е. Гуро) // Studia Slavica Finlandesia. Т. XVI/1 (Школа органического искусства в русском модернизме. Сб. статей). Helsinki, 1999. Р. 225–238.

Такая особая организованная целостность характерна для всех трех книг поэта, в журнальных же публикациях его стихов и прозы она отчасти проявляется в циклизации и использовании нумерации произведений.

Стремление организовать книгу как особое сверхтекстовое единство вызывает к жизни повышенную активность так называемых рамочных компонентов текста, позволяющих скрепить это единство надтекстовых элементов: разного рода посвящений, эпиграфов, подзаголовков, отсылок к произведениям других видов искусства (в т. ч. к конкретным картинам и музыкальным произведениям), обозначений ритма чтения при помощи музыкальных терминов и т. д.

Другое важнейшее средство создания целого – принципиальная полиметричность книг, включающих, наряду со стихами традиционного типа, и новаторские типы стиха (в первую очередь тонику и верлибр), и прозу, и так называемые вакуумные (то есть состоящие только из рамочного компонента) тексты 193 . При этом верлибра у Добролюбова оказывается существенно больше, чем у его французских предшественников, а сам его свободный стих выглядит более раскованным, чем его французский аналог этих же лет. Вот пример этого – вторая часть стихотворения «Всем» (первая строфа его написана раешным стихом):

193

См.: Орлицкий Ю. Мinimum minimorum: отсутствие текста как тип текста // Новое литературное обозрение. 1997. № 23. С. 270–276.

Юноша! тоска бесконечного тебя сломила,Разложила на половины, заронив семя клетки другой,Но боль исполнила члены ребенка,И ты долго протяжно в пустыне горючей кричал.Окунись в счастие, умри от любви!Царство идет неизменное, царство плоти и крови!Солнце, вселенную к славе маня, далеко заходит.Кровь, ты плоть! утешься, на вечный закат не гляди.Я зажгу этот труп, этот камень о могучие краски небес.Обойму, зацелую святое…А утешенья тебе выдумывал человек все разные!…Так на моеСтранно и пенять!Собака рыдающая о властелине!Кто правду скажет, тому лжет.Конечно, не главное страдать, но рана твоя разбережена.Учи себя утешаться и отчаиваться.

Можно отметить

также, что и традиционные размеры приобретают в книгах Добролюбова ряд новаторских черт – например, многие из них содержат нерифмованные (холостые) строки (ср. подобные новаторства в поэзии А. Рембо), что делает стихи, написанные традиционными метрами, принципиально открытыми.

Одним из первых в новейшей русской литературе Добролюбов обращается и к малой прозе, причем (в отличие от «Стихотворений в прозе» Бодлера и Тургенева) именно в контексте лирической стихотворной книги. Во французской литературе эта традиция идет прежде всего от опытов того же Рембо («Озарения», «Одно лето в аду», 1870-е гг.), Малларме (в журнальных публикациях 1870-х гг. и книгах 1891, 1893, 1897 гг.), Гюисманса, Лафорга (1886), а также многих других поэтов неосимволистской ориентации – Луи, Ру, Фора и т. д.

При этом он, так же как французские поэты, использует в своей малой прозе как традиционную, так и специфическую для прозаической миниатюристики версейную строфику, характеризующуюся краткостью и соразмерностью строф и стремлением большинства из них к равенству одному предложению 194 . Идеальным версе можно назвать стихотворение «Solo» из первой книги Добролюбова:

Она угасла, потому что настала зима. Она угасла, потому что устали крылья.Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!Они думают, что она вечна. Они верят в ее бессмертие.Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!Я не пришел будить тебя. Я не пришел звать тебя.Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.Ты знаешь, что вянут молодые березы.Ты знаешь, что листья засохшие шепчутся с ветром.Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.

194

См.: Орлицкий Ю. Русское версе в кругу источников и параллелей // Источниковедение и компаративный метод в гуманитарном знании. М., 1996. С. 144–149; Орлицкий Ю. На грани стиха и прозы (русское версе) // Арион. 1999. № 1 (21). С. 40–50.

Ряд особенностей этой книги Добролюбова – например, наличие в ней двух вакуумных текстов – позволяют говорить также о том, что в некоторых аспектах новаторства он сумел опередить французский поэтический авангард.

ПЕЧАЛЬ

1

PrestoМы единственные,Невоинственные,Все таинственные,Как печаль;Мы сребристые,Золотистые,Чуть росистые,Как печаль;За ТобоюМолодоюИ святою,Как печаль;

2

Moderato

…

Это же можно сказать и об особой визуальной активности, характерной для этой книги, – во французской поэзии ее появление связывается обычно с поэмой Малларме «Бросок костей» (1897, журнальная публикация, в книге появилась только в 1914 г.) и с «визуальной революцией» Г. Аполлинера.

Наконец, можно отметить ряд черт, характерных для стихотворений и малой прозы Добролюбова, появление которых во французской поэзии рубежа веков трудно себе представить. Прежде всего, это обращение к мотивам и образам так называемой «народной веры» с соответствующей опорой на традицию народного извода русского молитвословного стиха 195 .

195

См.: Орлицкий Ю. Традиции духовного стиха в русской литературе Серебряного века // Христианское миссионерство как феномен истории и культуры. Материалы междунар. науч.-практ. конф. 1996 г. Пермь, 1997. С. 274–283.

Далее, можно говорить о решительном размывании Добролюбовым границ художественности/нехудожественности, что выразилось во включении в состав третьей книги, наряду с собственно художественными, также литургических и публицистических текстов, прихотливо смонтированных в единое полиметрическое целое.

Особенно отчетливо все эти черты проявились в последней книге поэта, которая выстроена (как мы знаем, не автором, а составителем) как многоступенчатая иерархия текстов, подразумевающая сложную систему их соподчинения. Так, книга разбита на шесть основных непропорциональных по объему разделов, пронумерованных римскими цифрами. Первый из них – «О прежнем» – включает два фрагмента, последний – «Последние слова» – восемь: по сути дела, это пролог и эпилог книги.