Стихи и переводы разных лет
Шрифт:
В ораниенбаумском парке
В ораниенбаумском парке,
по старым петровским дорожкам,
в ораниенбаумском парке -
запущенном, ветхом, заросшем,
где ветер листвою шевелит,
и дождичек серенький сеет,
где музыка глушит аллеи,
и хрипло визжат карусели.
где сердце упрямо не верит
приметам привычного круга
и призраки прежних мистерий
встречает, как давнего
А ты - ты со мною, со мною,
твое бытие не оспоришь...
Ты там - за разбитой стеною,
ты там - где крапива по пояс.
Ты всей своей сутью - оттуда,
из царства мерцающей тени,
где сумрачно дремлют запруды
и время ползет на ступени.
Весь облик твой, ломкий и нежный,
оттуда - из чудного края,
где лижет залив побережье
и сосны на дюнах вздыхают.
Ты - в этой рябине неяркой,
ты - в том повороте аллеи...
и каждая лужица в парке
твое отраженье лелеет.
Выпьем за горе проклятых
Выпьем за горе проклятых,
выпьем за руки безруких -
горькие вина утраты,
терпкие вина разлуки,
выпьем за боль и за неболь,
выпьем за дни и за ночи,
за одинокое небо,
за беззащитную почву,
выпьем за долгую зиму,
выпьем за краткое лето,
выпьем за наших любимых,
ждущих с другими рассвета -
найденные у двери,
брошенные под стены,
выпьем за вкус потери...
Где мы, обломки, где мы?
Когда проснешься
Когда проснешься, кажется тогда,
что след ее еще не умер в доме...
и нет уже ни силы, ни стыда,
и ты идешь и набираешь номер.
Забор звонков минуты городит,
тупая боль затеплилась у сердца...
А телефон настойчив и сердит -
вы с ним уже почти единоверцы.
Кенигсберг
Дядя дышит тяжело,
дядю выпить повело...
над разбитым Кенигсбергом
галки встали на крыло.
Бормотушная страда -
в доках пьянствует вода,
над разбитым Кенигсбергом
стонет галочья беда.
Ихних западных скорбей
от расейских голубей
над разбитым Кенигсбергом
не дождешься, хоть убей.
С моря тянет матерком...
скучно, вася, с дураком...
Заплевать могилу Канта
не дает горисполком.
Соленая
Соленая ночь закипающих слез,
прозрачного пота - горячей росы,
где топчется страсти угрюмый колосс,
и жалобным стоном слетают часы
с расслабленных губ...
и в распухших зрачках
качается тень, и плывет потолок,
и реки ладоней текут по вискам,
по холмам грудей и сплетению ног
в беспамятства омут...
и влажную ткань
подавленных вздохов жует тишина,
и шепотом жарким забита гортань...
О, дайте мне яблок, налейте вина -
скорей, ибо я изнемог от любви...
Родится месяц ...
Родится месяц и умрет,
а мы - все те же...
и каждый знает наперед:
весло и стрежень.
Теченью судеб вопреки
напружив жилы,
сжимать пружиною руки
реки пружину.
И, ослабев от мук пустых -
к чертям свободу!
–
рулить в прибрежные кусты,
к стоячим водам.
А там, глядишь - водоворот
швырнет на стрежень...
Родится месяц и умрет,
а мы все те же.
И вновь весло качает борт,
волну муторит...
гребец прикованный гребет
навстречу морю.
А море, теплое, как мед,
обнимет нежно...
Родится месяц и умрет,
а мы - все те же.
Ты сложена из тысячи углов...
Ты сложена из тысячи углов,
Как солнце кубистических полотен,
Чей странный луч изломан и бесплотен,
И чувственен, как суть случайных слов.
Ну что еще сказать тебе?
Ну что еще сказать тебе?
–
слова истерты...
слова о страсти и судьбе -
да ну их к черту!
Я лучше вспомню ноября
дождливый сумрак,
лимонный отсвет фонаря,
теней рисунок.
Рисунок скрещенных теней
оконной рамы
на потолке и на стене -
прямой и странный.
В кривом пространстве полусна,
в утробе ночи,
он был незыблем, как стена,
как циркуль точен.
Он был - как яви торжество
в хмельном провале...