Стихи мои, простые с виду...

Иртеньев Игорь Моисеевич

„Привет тебе, мой друг Виталий...“

В. Шленскому

Привет тебе, мой друг Виталий, Во глубину сибирских руд, Где отмерзает гениталий, Настолько местный климат крут. В столице нынче перестройка, Народ совсем сошел с ума, Лишь я незыблемо и стойко Торчу по пояс из дерьма. И верхней частию своею, Которой имя — голова, Стихи слагаю как умею, А я умею хорошо. Так приезжай скорей в столицу Великой родины моей, Там всюду радостные лица, А посредине — Мавзолей. Там целый день гремят салюты, Там в магазинах колбаса, Там можно щупать за валюту Продажных женщин телеса. Но в этом нет нам интереса, Ведь наша нравственность тверда — И ты, уверен, не повеса, И я им не был никогда. Писать кончаю, душат слезы, Ведь

я слезлив, имей в виду, Читатель рифмы ждет „колхозы“, А я тебя, Виталий, жду. 1987

Приглашение в Мытищи

Г. Кружкову

Если дома нету пищи, Газа, света и воды — Приезжайте к нам в Мытищи, Полчаса до нас езды. Вас накормят, и напоят, И оставят ночевать, Обогреют, успокоят, Руки будут целовать. Все недуги вам излечат, Все условья создадут, И работой обеспечат, И семьей обзаведут. И детей пристроят в ясли, Как родятся, сей же час, Словно сыр, кататься в масле Вы здесь будете у нас. А когда на этом свете Вы устанете душой, Напечатают в газете Некролог про вас большой. Место тихое подыщут, Добрым словом помянут, Приезжайте к нам в Мытищи Хоть на несколько минут! 1988

Про искусство

Искусство — достоянье масс И достижение природы. Оно сияет, как алмаз, Когда его почистишь содой. Оно не терпит суеты И в то же время — Волокиты. Его прекрасные черты Для всех желающих открыты. Оно вести способно в бой И может вывести Из строя. Оно растет само собой, Как бюст На родине героя. „Ars longa, vita brevis est“ — Сияет надпись горделиво. Кто не работает — не ест. И это очень справедливо! 1983

Про любовь

Желаю восславить любовь я, Хвалу вознести ей сполна. Полезна она для здоровья, Приятна для сердца она. Любовь помогает в работе, Любовь согревает в быту, Наш дух отрывая от плоти, Бросает его в высоту. И дух наш по небу летает, Как горный орел все равно, То крылья свои распластает, То ринется камнем на дно, То тайны познает Вселенной, То съест на лету червяка — Отважный, как будто военный, Привольный, как Волга-река, Взирая с высот равнодушно На трудности местных властей, Парит он в пространстве воздушном, Охвачен игрою страстей. А не было б в мире любови, Сидел бы, забившись в углу, Поскольку подобных условий Никто не создал бы ему. 1984

Про Петра (опыт синтетической биографии)

Люблю Чайковского Петра! Он был заядлый композитор, Великий звуков инквизитор, Певец народного добра. Он пол-России прошагал, Был бурлаком и окулистом, Дружил с Плехановым и Листом, Ему позировал Шагал. Он всей душой любил народ, Презрев чины, ранжиры, ранги, Он в сакли, чумы и яранги Входил — простой, как кислород. Входил, садился за рояль И, нажимая на педали, В такие уносился дали, Какие нам постичь едва ль. Но, точно зная, что почем, Он не считал себя поэтом И потому писал дуплетом С Модестом, также Ильичом. Когда ж пришла его пора, Что в жизни происходит часто, Осенним вечером ненастным Недосчитались мы Петра. Похоронили над Днепром Его под звуки канонады, И пионерские отряды Давали клятву над Петром. Прощай, Чайковский, наш отец! Тебя вовек мы не забудем. Спокойно спи На радость людям, Нелегкой музыки творец. 1986

Про Семена

Есть у нас в квартире дядя, Он известен в доме всем. У него во лбу семь пядей. На неделе пятниц семь. Семимильными шагами По квартире ходит он, За семью живет замками И зовут его Семен.

Про Федота

Был Федот хороший слесарь, Им гордился весь завод, „Вечный двигатель прогресса“ Называл его народ. В цех придя без опозданья, Он трудился день-деньской И за смену три заданья Выполнял одной рукой. На Доске висел почета, Был по шашкам чемпион, И с идеей хозрасчета Всей душой сроднился он. Если б так и дальше длилось, Стал бы он Герой Труда, Но однажды приключилась С нашим Федею беда. Как-то

раз в конце недели, А точней, под выходной, Он смотрел программу теле На диване в час ночной. И хоть ту программу кто-то Окрестил невинно „Взгляд“, Оказался для Федота Этот „Взгляд“ страшней, чем яд. Охмурили неформалы Трудового паренька, Стал читать он что попало, Начиная с „Огонька“. Из семьи уйдя рабочей, Позабыв родной завод, На тусовках дни и ночи Он проводит напролет. За версту бывает слышно, Как подкуренный Федот С диким криком „Хари Кришна!“ Вдоль по улице идет. От его былого вида Не осталось ничего, Он вот-вот умрет от СПИДа, И не только от него. И не зря в народе люди Меж собою говорят: — Так с любым Федотом будет, Кто программу смотрит „Взгляд“! 1988

„Провел я молодые годы...“

Провел я молодые годы На лоне девственной природы, Природы девственной на лоне, Режима строгого на зоне. На зоне строгого режима, На фоне полного зажима Считал закаты и восходы В местах лишения свободы. И все моральные уроды, И все духовные кастраты Со мной считали те восходы, Со мной считали те закаты. И покидая мир греховный, Перемещался в мир астральный То вдруг один кастрат духовный, То вдруг другой урод моральный. 1992

Прогулка на два оборота

"Я не был никогда в Австралии, Где молоко дают бесплатно, Где, может быть, одни аграрии Да яблоки в родимых пятнах." Ю. Арабов "Прогулка наоборот"

Я не был никогда в Монголии, Где от кумыса нету спасу, Где круглый год цветут магнолии, Согласно сообщеньям ТАССа. Там что ни житель — то монгол, А что ни лошадь — то Пржевальского, Там все играют в халхинбол, Но из ключа не пьют кастальского. Я не был никогда в Венеции — Шамбале кинематографии, Где драматургов нету секции, Что в переводе значит — мафии. Там время сжато, как пропан, И вечность кажется минутою, Там чуть не помер Томас Манн, А может, Генрих — я их путаю. Я не бывал в стране Муравии, Где ям не меньше, чем ухабов, Я также не бывал в Аравии, Ну что ж, тем хуже для арабов. Но я бывал в Голопобоево, Чьи жители клянут Арабова, Раскаты дикой лиры коего Лишает их рассудка слабого. Там низок уровень культуры И редко слышен детский смех. Ты лучше их не трогай, Юра, Убогих, Юра, трогать грех. 1989

„Промышленность не может быть тяжелой...“

Промышленность не может быть тяжелой. Ей надлежит быть легкой и веселой. 1997

„Прости-прощай, ушедший век двадцатый...“

Прости-прощай, ушедший век двадцатый, Здорово-здравствуй, двадцать первый век! Я поздравляю с грандиозной датой Сограждан, современников, коллег. Столетия итоги подбивая, Отмечу, что народ непобедим, Уверен, что нас вывезет кривая Из места, где мы столько лет сидим. И мы, едва сведя концы с концами, Задравши хвост победною трубой, Рванемся вновь на тройке с бубенцами, Оставив все народы за собой. Что вам сказать в конце тысячелетья? Тысячелетье в целом удалось. Дай Бог, чтоб не последним было третье, А там и дальше пронесет, авось.

„Просыпаюсь с бодуна...“

Просыпаюсь с бодуна, Денег нету ни хрена. Отвалилась печень, Пересохло в горле, Похмелиться нечем, Документы сперли, Глаз заплыл, Пиджак в пыли, Под кроватью брюки. До чего ж нас довели Коммунисты-суки! 1991

Прощание

Попрощаемся, что ли, родная, Уезжаю в чужие края. Эх, кровать ты моя раскладная, Раскладная подруга моя! Не стираются в памяти даты, Знаменуя истории ход. Я купил тебя в семьдесят пятом У Петровских тесовых ворот. Дело было двадцатого мая, Запоздалой московской весной. Чем ты мне приглянулась, не знаю, Но вполне допускаю — ценой. Пусть не вышла ты ростом и статью, Нет причины о том горевать, Ты была мне хорошей кроватью, Это больше, чем просто кровать. Я не брошу тебя на помойку И не сдам в металлический лом. Пусть покрытая славою койка Под музейным хранится стеклом. И пока не остыла планета, Свой последний свершив оборот, У музея-кровати поэта Будет вечно толпиться народ. 1987