Стихи Веры Полозковой разных лет

Полозкова Вера

Все выдохнула, распутала, извинила,

Но ручку берешь, расписываешь уныло –

И там,

На изнанке чека

«люблюлюблю».

2-3-4 октября 2006 года.

@@@

З. привел меня сегодня в армянский ресторанчик на Цветном, сел напротив окна и вдруг показался мне остро, непростительно красивым - у него глаза при определенном освещении насыщенно-фисташкового оттенка, ресницы бесконечные, чернющие, и сорок тысяч разновидностей ухмылки - глумливая, задумчивая, провокационная, язвительная, недоуменная,

обескураженная, улыбка-замыслившего-недоброе - в общем, целый гербарий; и еще волосы, глянцевитые, черные, непослушные, взъерошенные вечно; я при этом все еще хорошо помню свое первое впечатление от этого человека, когда он меня реально ужаснул - в капюшоне от толстовки, с косичкой этой, серьгастый, бородатый - поэтому сидела и думала о том, как у влюбленных женщин смешно перефокусируется, перенастраивается что-то в хрусталике, в системе внутренних линз, в преломлении луча.

Решила измерить беспардонность оптического обмана, подлога, посмотрела фотографии в его паспорте, в загране - везде очень красивый, без шуток; стиль нашего общения с З. совсем не предполагает подобных признаний, поэтому, чтобы скрыть смущение, я пару раз назвала его жирным и тупым и еще раз попробовала избить на улице, и он вроде не заметил моего замешательства.

– А ты сможешь что ли жить и работать в Питере? Надо тебя отправить, правда, но я же скучать буду сильно.

– Да смогу, конечно, без вопросов. Что ты там будешь делать?

– Э, хуйню какую-то сморозил, прости.

Мальчик-перекати-поле - это всегда такое щемящее, ломкое счастье; еще в руках держишь, а уже щуришься на горизонт; еще только встретились вроде - а уже галочки ставишь на полях: запоминай, запоминай, пропадет и нету, что ты будешь катать на языке, чтобы чувство голода заглушить? Как смеется, как говорит, как глаза свои цвета подвядшей травы в тебя упирает, будто меч джедая.

06/10/06

@@@

Суть не в том, чтоб не лезть под поезд или знак «Не влезай – убьет». Просто ты ведь не Нео – то есть, не вопи потом, как койот. Жизнь не в жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит – значит, будет кроваво, длинно, глазки вылезут из орбит. Дух захватывало, прохладца прошибала – в такой связи, раз приспичило покататься, теперь санки свои вози. Без кишок на клавиатуру и истерик по смс – да, осознанно или сдуру, ты за этим туда и лез.

Ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. Ты затем с ним и говорила, и делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. Ты еще одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? Он еще один верный способ остро чуять себя живой.

Тебя что, не предупреждали, что потом тошнота и дрожь? Мы ж такие видали дали, что не очень-то и дойдешь. Мы такие видали виды, что аж скручивало в груди; ну какие теперь обиды, когда все уже позади. Это матч; среди кандидаток были хищницы еще те – и слетели; а с ним всегда так – со щитом или на щите.

Тебе дали им надышаться; кислородная маска тьмы, слов, парфюма, простого шанса, что какое-то будет «мы»,

блюза, осени, смеха, пиццы на Садовой, вина, такси, - дай откашляться, Бог, отпиться, иже еси на небеси, - тебя гладили, воскрешая, вынимая из катастроф, в тебе жили, опустошая, дров подкидывая и строф; маски нет. Чем не хороша я, ну ответь же мне, Боже мой, – только ты ведь уже большая, не пора ли дышать самой.

Бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив. Отношения как анамнез, возвращенья – как рецидив.

Что тебе остается? С полки взять пинцетик; сядь, извлеки эти стеклышки все, осколки, блики, отклики, угольки. Разгрызи эту горечь с кофе, до молекулок, до частиц – он сидит, повернувшись в профиль, держит солнце между ресниц. Он звонит, у него тяжелый день – щетину свою скребя: «я нашел у скамейки желудь, вот, и кстати люблю тебя». Эти песенки, «вот теперь уж я весь твой», «ну ты там держись».

Все сокровища. Не поверишь, но их хватит тебе на жизнь.

12 октября 2006 года.

@@@

Из лета как из котла протекла, пробилась из-под завала.

А тут все палят дотла, и колокола.

Сначала не помнишь, когда дома последний раз ночевала,

Потом – когда дома просто была.

Однако кроме твоих корабля и бала

Есть еще другие дела.

Есть мама – на корвалоле, но злиться в силе,

От старости не загнувшись, но огребя.

Душа есть, с большим пробегом – ее носили

Еще десятки других тебя,

Да и в тебе ей сидеть осталось не так уж долго,

Уже отмотала срока примерно треть,

Бог стиснул, чревовещает ей – да без толку,

Самой смешно на себя смотреть.

Дурацкая, глаз на скотче, живот на вате,

Полдня собирать детали, чтоб встать с кровати,

Чтоб Он тебя, с миллиардом других сирот,

Стерег, муштровал и строил, как в интернате.

Но как-нибудь пожалеет

И заберет.

16 октября 2006 года.

@@@

Похудеть килограммов на семь-десять, чтобы острые, болезненно выступающие бедерные косточки, резко очерченные скулы и попа меньше раза в полтора; побриться наголо, оставив три-четыре миллиметра волос; забить крупный, черный, стилизованный иероглиф "дао" на левое плечо; пробить одно ухо, но сразу двумя или тремя дырками; загореть до оттенка трюфельного масла примерно; спилить ногти, красить черным или бесцветным; говорить мало, слать далеко, заламывать баснословно.

Щуриться по-солдатски, курить, хохотать раскатисто, с хрипотцой, как Йовович; носить майки-борцовки, сумки-планшеты, толстовки с капюшонами, короткие клепаные байкерские куртки, узкие дизелевские джинсы, дорогие расшнурованные сапоги, крупное серебро; держать спину; красить только ресницы; уметь драться; уметь смотреть так, чтобы у собеседника мгновенно леденели ладони; отвечать за то, что обещаешь, тех, кого приручила, то, где налажала.

Не знать компромиссов.