Стихи

Коллектив авторов

25

И этот образ так тревожит, так бередит меня… Быть может, в табачной лавочке отца во дни Виктории, [7] бывало, она румянцем волновала в жилетах клетчатых сердца — сердца студентов долговязых… Когда играет в темных вязах звук драгоценный соловья, ее встречал такой, как я, и с этой девочкой веселой сирень персидскую ломал; к ее склоненной

шее голой в смятенье губы прижимал.

7

Английская королева 1819–1901

26

Воображенье дальше мчится: ночь… лампа на столе… не спится больному старику… застыл, ночной подслушивает шепот: отменно важный начат опыт в лаборатории… нет сил… Она приходит в час урочный, поднимет с полу сор полночный — окурки, ржавое перо; из спальни вынесет ведро. Профессор стар. Он очень скоро умрет, и он давно забыл душистый табачок, который во дни Виктории курил.

27

Ушла. Прикрыла дверь без стука… пылают угли. Вечер. Скука. И, оглушенный тишиной, я с кексом в родинках изюма пью чай, бездействуя угрюмо. В камине ласковый, ручной, огонь стоит на задних лапах, и от тепла шершавый запах увядшей мебели слышней в старинной комнатке моей. Горящей кочергою ямки в шипящей выжигать стене, играть с самим с собою в дамки, читать, писать, — что делать мне?

28

Отставя чайничек кургузый, родной словарь беру — и с музой, моею вялой госпожой, читаю в тягостной истоме и нахожу в последнем томе меж «хананыгой» и «ханжой» "хандра: тоска, унынье, скука; сплин, ипохондрия". А ну-ка стихотворенье сочиню… Так час-другой, лицом к огню, сижу я, рифмы подбирая, о Виолете позабыв, — и вот, как музыка из рая, звучит курантов перелив.

29

Открыв окно, курантам внемлю: перекрестили на ночь землю святые ноты четвертей, и бьют часы на башне дальней, считает башня, и печальней вдали другая вторит ей. На тяжелеющие зданья по складкам мантия молчанья спадает. Вслушиваюсь я, — умолкло все. Душа моя уже к безмолвию привыкла, — как вдруг, со смехом громовым взмывает ветер мотоцикла по переулкам неживым!

30

С тех пор душой живу я шире: в те годы понял я, что в мире пред Богом звуки все равны. В

том городке под сенью Башен был грохот жизни бесшабашен, и смесь хмельная старины и настоящего живого мне впрок пошла: душа готова всем любоваться под луной, и стариной, и новизной. Но я в разладе с лунным светом, я избегаю тосковать… Не дай мне, Боже, стать поэтом, земное сдуру прозевать!

31

Нет! Я за книгой в кресле сонном перед камином озаренным не пропустил, тоскуя зря, весны прелестного вступленья. Довольно угли и поленья совать в камин — до октября. Вот настежь небеса открыты, вот первый крокус глянцевитый, как гриб, сквозь мураву пророс, и завтра, без обильных слез, без сумасшедшего напева, придет, усядется она, — совсем воспитанная дева, совсем не русская весна.

32

И вот пришла. Прозрачней, выше курантов музыка, и в нише епископ каменный сдает квартиры ласточкам. И гулко дудя в пролете переулка, машина всякая снует. Шумит фонтан, цветет ограда. Лоун-теннис — белая отрада — сменяет буйственный футбол: в штанах фланелевых пошел весь мир играть. В те дни кончался последний курс — девятый вал, и с Виолетой я встречался и Виолету целовал.

33

Как в первый раз она метнулась в моих объятьях, — ужаснулась, мне в плечи руки уперев, и как безумно и уныло глаза глядели! Это было не удивленье и не гнев, не девичий испуг условный… Но я не понял… Помню ровный, остриженный по моде сад, шесть белых мячиков и ряд больших кустов рододендрона; я помню, пламенный игрок, площадку твердого газона в чертах и с сеткой поперек.

34

Она лениво — значит, скверно — играла; не летала серной, как легконогая Ленглен. [8] Ах, признаюсь, люблю я, други, на всем разбеге взмах упругий богини в платье до колен! Подбросить мяч, назад согнуться, молниеносно развернуться, и струнной плоскостью сплеча скользнуть по темени мяча, и, ринувшись, ответ свистящий уничтожительно прервать, — на свете нет забавы слаще… В раю мы будем в мяч играть.

8

Сюзанна Ленглен (1899–1938) — знаменитая теннисистка.