Стихи

Рождественский Роберт Иванович

Я И МЫ

А.Бочарову

Начинается любовь с буквы "Я"! И только с "Я". С "Я" — до ревности слепой. С "Я" — и до небытия! Понимаешь? Я — влюблён. Понимаешь? Я — люблю. Я! Не ты, не вы, не он — обжигаюсь и терплю. Никого на свете нет. Есть она и я. Вдвоём. И во множестве планет ветер зноем напоён… Лепет классиков? Не то! — Лампочка средь бела дня… Я-то знаю, что никто не влюблялся до меня! Я найду слова свои. Сам найду! И сам скажу. А не хватит мне Земли — на созвездьях напишу! И ничьих не надо вех. До конца. Наверняка… Так и действуй, человек! И не слушай шепотка: "Мы б в обнимку не пошли… Мы б такого не смогли… В наше время, в тех годах мы не танцевали… так… Неприлично… Неприли…" Надымили! Наплели!.. Все советы оборви. Грянь улыбкою из тьмы: — Сами мыкайтесь в любви! Вы, которые на "мы"!

Хочешь — милуй,

 Хочешь — милуй, Хочешь — казни. Только будут слова просты: дай взаймы из твоей казны хоть немножечко доброты. Потому что моя почти на исходе. На самом дне. Погубить её, не спасти — как с тобою расстаться мне… Складки, врезанные у рта, вековая тяжесть в руках… Пусть для умников доброта вновь останется в дураках!.. Простучит по льдинам апрель, все следы на снегу замыв… Всё равно мы будем добрей к людям, кроме себя самих! Всё равно мы будем нести доброту в снеговую жуть!.. Ты казнить меня погоди. Может, я ещё пригожусь.

СТИХИ О ХАНЕ БАТЫЕ

А.Ковалёву

А всё-таки ошибся старикан! Не рассчитал всего впервые в жизни. Великий хан. Победоносный хан. Такой мудрец и — надо же! — ошибся… Текла, ревя и радуясь, орда. Её от крови било и качало. Разбросанно горели города, и не хватало стрел в тугих колчанах. Белели трупы недругов босых. Распахивал огонь любые двери. Дразнил мороз. Смешил чужой язык. И сабли от работы не ржавели. И пахло дымом, потом и навозом… Всё, что ещё могло гореть, спалив, к тяжёлым пропылившимся повозкам пришельцы гнали пленников своих. Они добычею в пути менялись. И сутолоку в лагерь принося, всех ставили к колёсам. И смеялись: "Смерть!" — если ты был выше колеса. У воина рука не задрожит. Великий хан всё обусловил чётко… Везло лишь детям. оставались жить славянские мальчишки и девчонки Возвышенные, как на образах. Что происходит — понимали слабо… Но ненависть в заплаканных глазах уже тогда — не детская — пылала! Они молчали. Ветер утихал. Звенел над головами рыжий полдень… А всё-таки ошибся мудрый хан! Ошибся хан и ничего не понял!.. Они ещё построятся в полки! Уже грядёт, уже маячит битва!.. Колёса были слишком высоки. А дети подрастают очень быстро.

СТИХИ О СЛОЖНОСТИ

Подъезды встречают мерцаньем нечётким, и бухает дверь за стеной деловито… В подъездах целуются парни с девчонками. А я им завидую. Очень завидую… Я всё это помню до малых подробностей: дорога ещё непонятна, не начата. И сразу же — нагромождение сложностей, в которых земля для любви предназначена! Впервые приходится сложно молчать, всё понимать с полуслова. И на записки не отвечать загадочно, долго, сложно. Впервые пугают случайные взгляды. И время как вкопанное остановилось! И веришь в великие сложные клятвы… Неужто из сложности этой я вырос?! Я старше. Я здорово знаю сам: пустяшней всех пустяков к девичьим сердцам, дрожащим сердцам подбирать отмычки стихов. Как всё это просто! До смеха. До жути. Далёкие клятвы однажды затихли. Влюблённые мальчики, не обессудьте! Наверно, и вас пустота настигнет… Целуются восемнадцатилетние самозабвенно и неутомимо. В восторженном лепете, собственном лепете для них открываются сложности мира!.. А я опускаю голову вниз. Влюблённых я обхожу осторожно. И очень тихо прошу: — Вернись, та, первозданная сложность.

СОН

Спать!.. Свет

выключил. Закрыл глаза. Рокочет город за окном. И крутится калейдоскоп всего, что я увидел днём. Девчонка в красном парике. Машина. Нет числа мостам… А этот говорил: "Москва… Я знаю… Я родился там…" А тот всё повторял: "Вот-вот! Загублена такая жизнь…" Опять — машина и мосты… "Что пьёте? Виски или джин?.." Уснуть. Немедленно уснуть! На клетки память раздробить. Уйти от прожитого дня. Для завтрашнего сил добыть!.. Я засыпаю. Я молчу. И шар земной звеняще пуст. И вновь передо мной лежит до мелочей знакомый путь. Скорей туда! Скорей, скорей! Вобрать домашнее тепло. Опять мы встретимся с тобой, всем пограничникам назло! Радары крутятся в ночи. Рычат ищейки в темноту. А я смеюсь. А я иду. Никем не узнанный — иду… Снежинки тают на руке. Как странно и просторно мне! Шагаю через океан — какой он маленький во сне! Едва заметны с высоты хитросплетения границ!.. Я к дому подойду. И ты почувствуй и сама проснись! Колючим деревцем вернись, глазастой девочкой вернись. (Ты помнишь, как мы жили там — подвал и пять ступенек вниз?) Огромность торопливых слов. Величие негромких фраз. Пусть будет всё, как в первый день. Пусть будет всё, как в первый раз. А если нет, а если нет, то пусть упрёки, пусть хула — я всё перетерпеть смогу, но только чтобы ты была! Была в моих руках и снах… Чего же медлишь ты? Настань! Ты видишь — я пришёл. Я жду. Прошу тебя: не опоздай!.. Уснуть бы…

МАТРЁШКА

А.К.

Друзья, мой выбор невзлюбя, зря голову морочили!.. В тебе — четырнадцать тебя вместилось, как в матрёшке!.. Живёт со мною первая — дородная, степенная… Вторая больно колется, за что — не разберу… А третья — будто школьница на выпускном балу. Всё — можно, всё — пожалуйста: и небо и земля… Четвёртая безжалостна, как мёртвая петля… А пятая — зловещая, приметам глупым верящая… Шестая как эпоха, где ни чертей, ни бога!.. Молчит, не принимая, ревнивая — седьмая… А следом за ревнивою заохала ленивая, ленивая, постылая, до мелочей земная… Восьмая — бесстыдная! Девятая — шальная!.. Десятая, десятая — испуганная, зябкая, над собственной судьбою горюющая с болью… Одиннадцатая — щедрая, загадочная, нежная, просящая прощения за то, чего и не было… Качается двенадцатая, как ягодка лесная, ещё никем не найденная… А дальше я не знаю, не знаю и настырничаю, и всё не надоест, — хочу достать четырнадцатую, которая — ты и есть!

ПОЭМЫ

Ожидание (монолог женщины)

Вот ведь как — явилась первой, Надо было опоздать, Где-нибудь в сторонке встать. Что поделать — сдали нервы. Шла, как будто на экзамен, С пятницы считала дни, Как же: встреча под часами… Под часами? Вот они… А его на месте нет. Как некстати нервы сдали. Ну, ещё бы, на свиданье Не была я столько лет!.. Даже страшно сосчитать. Что ж, я рада иль не рада? Там увидим, только надо, Надо было опоздать! Дура, сделала прическу, Влезла в новое пальто, Торопилась, как девчонка. Прибежала… Дальше что? Современная женщина, современная женщина, То грустна и задумчива, то светла и торжественна. Доказать её слабости, побороть её в дерзости — Зря мужчины стараются, понапрасну надеются. Современная женщина, современная женщина, Суетою замотана, но, как прежде, божественна. Не похвалится силою, но на ней, тем не менее, И заботы служебные и заботы семейные. Всё на свете познавшая, все невзгоды прошедшая, Остаётся загадкою современная женщина. Ромео моего Пока что незаметно. Что ж — подождём его — Я очень современна… Порой берёт тоска, Ведь нужно быть, к примеру, Кокетливой — слегка, И неприступной — в меру. Всё успеваешь ты: Казаться беззаботной, И покупать цветы — Себе — идя с работы, Самой себе стирать, Себе готовить ужин, Квартиру убирать С усердием ненужным, Подруге позвонить, Замужней и счастливой, И очень мудрой слыть, Быть очень терпеливой, Выслушивать слова И повторять, не споря: "Конечно, ты права, Мужья — сплошное горе…" И трубку положить Спокойно и устало, И стиснув зубы жить — Во что бы то ни стало! И маяться одной, Забытой, как растенье, И ждать очередной Проклятый день рожденья, И в зеркало смотреть, И все морщины видеть. Саму себя жалеть, А чаще — ненавидеть. Нести свою печаль, Играть с судьбою в прятки, И плакать по ночам… А утром — быть в порядке! Являться в институт И злиться без причины — Ну, вот они идут — По улице мужчины! Красавцы на подбор, С достоинством спесивым. Самодовольный пол, Считающийся сильным! Как равнодушны вы, И как же вы противны, Изнеженные львы, Затасканные тигры, Глядящие людьми, Стареющие телом. Да где он, чёрт возьми, И в самом деле — где он? Скорая помощь — по городу, словно по полю, Голос вселенской беды будто флаг вознеся… Господи, может быть, что-то случилось с тобою! Улица вся оглянулась и замерла вся. Воплем тугим переполнено сердце, и память Он оглушает: "Успеть бы, успеть бы, успеть!" Вновь с телефонного диска срывается палец. Скорая помощь пронзает застывший проспект. Мир озирается, просит любовь о спасеньи. И до сих пор, неподвластны толпе докторов, Рушатся самые прочные дружные семьи, А у певицы льёт горлом не песня, а кровь. Голос несчастья над городом мечется снова. Странно, что в эти минуты, всему вопреки, Веришь в извечную помощь тихого слова, В скорую помощь протянутой доброй руки. Ну, приди же, любимый, приди! Одинокой мне быть запрети. За собою меня поведи. Приходи, прошу, приходи! Стрелки глупые торопя, Не придумывая ничего, Я уже простила тебя Повелителя своего. Всё обычно в моей мечте. И желаю — совсем не вдруг — Быть распятою на кресте Осторожных и сильных рук. Чтобы стало нам горячо, А потом — ещё горячей. И уткнуться в твоё плечо, И проснуться на этом плече. Вот видишь, тебя и любимым назвать я успела. Не надо бы сразу. Ведь лучше — когда постепенно. Ведь лучше — потом, лучше — после. Любимый, послушай, Ведь лучше? Ну где я найду это самое — лучше? О, если бы знал ты, как странно и дико давать о себе объявленье в газету: "Блондинка, вполне симпатичная, стройная, среднего роста Её интересы — домашний уют и природа Имеет профессию… Ищет надёжного друга…" О, если бы знал ты, как всё это пошло и трудно. Порой в темноте рассуждаю я очень спокойно — Пройдёт одиночество это, наступит другое. Настанет пора — и закружатся листья из меди, В окошко моё постучит одиночество смерти. Нет, я не пугаюсь, я знаю, что время жестоко. Я всё понимаю, и всё принимаю, но только… Тому одиночеству я не желаю сдаваться. Хочу быть любимой, живою хочу оставаться, Смеюсь над другими, и радуюсь дням и рассветам, И делаю глупости, и не жалею об этом. Дышу и надеюсь. О господи, как это больно! Я вот она — вся пред тобою. Слова мне скажи, ну пожалуйста, нет больше мочи! Слова говори мне любые, какие захочешь! Чтоб только не молча, любимый, чтоб только не молча. Слова говори мне… Без этого радость — не в радость. Скажи, что со мной хорошо и что я тебе нравлюсь. Скажи, что ты любишь меня, притворись на мгновенье! Скажи, что меня не забудешь, соври! — я поверю. А может, просто плюнуть и уйти, И пусть его терзают угрызенья! Ну-ну, шути, родимая, шути, Нашла ты славный повод для веселья. Останусь, чтобы волю испытать. Ещё немного подождём, помедлим… Ведь женщины давно привыкли ждать. Чего-чего, а это мы умеем! Птицы спрятаться догадаются И от снега укроются. Одинокими не рождаются, Ими после становятся. Ветры зимние вдаль уносятся И назад возвращаются. Почему, зачем, одиночество, Ты со мной не прощаешься? Пусть мне холодно и невесело — Все стерплю, что положено… Одиночество, ты — профессия До безумия сложная. Ночь пустынная, слёзы затемно, Тишина безответная. Одиночество — наказание, а за что — я не ведаю. Ночь окончится. Боль останется. День с начала закрутится. Одинокими не рождаются. Одиночеству — учатся. Ну, приди же, любимый, приди. Одинокой мне быть запрети. За собою меня поведи. Приходи, прошу, приходи. Задохнувшись, к себе прижми. И на счастье, и на беду. Если хочешь — замуж возьми. А не хочешь — и так пойду. Слово то какое… замуж… Сладкий дым. Лишь бы он пришёл. А там уж — поглядим. Пусть негусто в смысле денег у него. Приголубим, приоденем — ничего! Лишь бы дом мой, дом постылый, Не был пуст! Пусть придёт — большой и сильный. Курит — пусть! Спорит, ежели охота, Пусть храпит. Так спокойно, если кто-то Рядом спит. Хорошо бы: пил не очень И любил. Хоть немножечко, а впрочем — Лишь бы был… Без него теперь мне точно Нет житья. Да зачем я так, да что ж я! Что же я! Черт с тобой, не приходи! Вспоминать — и то противно! Сгинь, исчезни, пропади! Я-то! Нюни распустила! Не желаю подбирать Со стола чужие крохи. Если вновь захочешь врать — Ври уже другой дурёхе. Ишь, нашёлся эталон! Я в гробу таких видала! Тоже мне — Ален Делон Поселкового масштаба. Бабник — только и всего! Трус! Теперь я точно знаю! Он решил, что на него — я! — свободу променяю. Думал, баба влюблена! Что, не вышло? Ешьте сами! Вашей милости цена — Три копейки на базаре. Я везде таких найду. Десять штук — на каждый вечер. Не звони, не подойду. А напишешь, не отвечу… Как без тебя, как? Был ты синицей в руках. Что без тебя я? Словно земля ничья… Стонет моя боль… Я бы пошла за тобой. Шла бы, закрыв глаза. Тихая, как слеза. Мне без тебя как Птицей стать в облаках? Реять в ночной темноте — крылья уже не те. Злую печаль пью, Злюсь на судьбу свою. Вижу её свет — Есть ты там, или нет? Мечется мой крик, Он от других скрыт. Боль отдается в висках… Как без тебя, как?.. Стану верной женою — Не пройди стороною, Буду верной женою. Над судьбой и над домом Стану солнышком добрым — Над судьбой и над домом. Хочешь, буду сестрою, От несчастья прикрою, Хочешь, буду сестрою? Скажешь — буду рабыней, Если только любимой, То могу и рабыней… Кто может чуду приказать: Свершись! — От собственного крика холодея? Мне кажется, я жду уже всю жизнь. Мне кажется, я жду почти с рожденья. Я буду ждать до самого конца. Я буду ждать за смертью и за далью. Во мне стучат сестёр моих сердца, Сестёр по жизни и по ожиданью. В этот час миллионы моих незнакомых сестёр, Ничего не сказав, никому и ни в чём не покаясь, Ожидают мгновенья взойти на костёр, На костёр настоящей любви и сгореть, улыбаясь. В этот час мои сёстры на гребне такой высоты Простирают в бессмертье зовущие нежные руки. Не придётся вам пусть никогда ждать любимых с войны, Ждать любимый своих под часами надежды и муки. В этом взрывчатом мире забытой уже тишины, Где над всеми бессонное время летит безучастно, Не придётся вам пусть никогда ждать любимых напрасно. Рядом с бронзой царей, разжиревших на лжи и крови, Рядом с бронзой героев, рискнувших собой в одночасье, Должен выситься памятник женщине, ждущей любви, Светлый памятник женщине, ждущей обычного счастья. Вновь приходит зима в круговерти метелей и стуж, Вновь для звёзд и снежинок распахнуто небо ночное. Я дождусь, обязательно счастья дождусь, И хочу, чтобы вы в это верили вместе со мною. Ну приди же любимый, приди…

1982

210 шагов

Лирическое отступление о школьных оценках

Память за прошлое держится цепко, то прибывает, то убывает… В школе когда-то были оценки две: "успевает" и "не успевает"… Мир из бетона. Мир из железа. Аэродромный разбойничий рокот… Не успеваю довериться лесу. Птицу послушать. Ветку потрогать… Разочаровываюсь. Увлекаюсь. Липкий мотив про себя напеваю. Снова куда-то бегу, задыхаясь! Не успеваю, Не успеваю… Время жалею. Недели мусолю. С кем-то о чём-то бессмысленно спорю. Вижу всё больше вечерние зори. Утренних зорь я почти что не помню… В душном вагоне — будто в горниле. В дом возвращаюсь. Дверь открываю. Книги квартиру заполонили. Я прочитать их не успеваю!.. Снова ползу в бесконечную гору, злюсь и от встречного ветра немею. Надо б, наверное, жить по-другому! Но по-другому я не умею… Сильным бываю. Слабым бываю. Школьного друга нежданно встречаю. "Здравствуй! Ну как ты?.." И — не успеваю вслушаться в то, что он мне отвечает… Керчь и Калькутта, Волга и Висла. То улетаю, то отплываю. Надо бы, надо бы остановиться! Не успеваю. Не успеваю… Знаю, что скоро метели подуют. От непонятной хандры изнываю… Надо бы попросту сесть и подумать! Надо бы… Надо бы… Не успеваю! Снова меняю вёрсты на мили. По телефону Москву вызываю… Женщину, самую лучшую в мире, сделать счастливой не успеваю!.. Отодвигаю и планы, и сроки. Слушаю притчи о долготерпенье. А написать свои главные строки не успеваю! И вряд ли успею… Как протодьякон в праздничной церкви, голос единственный надрываю… Я бы, конечно, исправил оценки!.. Не успеваю. Не успеваю. Шаги Всё, что угодно, может ещё судьба напророчить: от неожиданной тишины до грома внезапнейшего… Дай мне уверенности твоей, Красная площадь! И помоги мне себя отыскать — завтрашнего… Главная площадь, ты поддержи, выслушай, вывези… На запотевшей брусчатке один молча стою. Крутые зубцы на кремлёвской стене — будто шлемы витязей. И Спасская башня — правофланговым в этом строю… Скоро на башне, в часах городских и домашних размножаясь, пересчитав скрупулёзно вереницу минут и секунд, стрелки курантов сойдутся, как лезвия ножниц, и безвовратно прожитый мной час отстригут. Прожитый час жизни моей. Час без названья. Бывшее время, в котором осталось моё "помоги!..". В это мгновенье, как молотом по накковальне, хлёстко и гулко вдруг зазвучали шаги!.. Грохот сердца. Квадратных плечей разворот. Каждый час пред глазами друзей и врагов начинаются прямо от Спасских ворот эти — памятные — двести десять шагов… (Это я потом шаги подсчитал. А тогда в ночи стоял — оглушён. А тогда в ночи я ответа ждал. И остаток века над миром шёл… Это я потом шаги подсчитал. Приходил сюда наяву и во сне. Будто что-то заранее загадал, что-то самое необходимое мне… Я глядел в глубину огромной стены, будто в тёмное море без берегов. Веря в то, что соединиться должны время жизни моей и время шагов!..) Грохот сердца. И высохших губ немота. Двести десять шагов до знакомых дверей, до того — опалённого славой — поста, молчаливого входа в его Мавзолей… Под холодною дымкой, плывущей с реки, и торжественной дрожью примкнутых штыков, по планете, вбивая гранит каблуки, — Двести десять весомых, державных шагов! Имена Когда Москва бросается в сны — вчерашний день воскрешать, на траурных плитах кремлёвской стены начинают буквы мерцать. Начинает светиться, будто заря, алфавит от "А" до "Я". Азбука яростного бытия. Азбука Октября… Кто смерти хотел? Никто не хотел. Кто пулю искал? Никто не искал. А ветер над общей судьбою гудел. На длинной стене имена высекал. На груди стены имена полыхают, как ордена!.. Каждое имя в ночи горит своим, особым огнём… Дзержинский. Гагарин. Куйбышев. Рид. Чкалов. Жуков. Артём… Их много. Всех их не перечесть. Их много. Куда ни взгляни… Но если бы, если бы только здесь! Если бы только они! А то — повсюду! И голос дрожит. И я закрываю глаза. Помнить об этом труднее, чем жить. Не помнить об этом — нельзя!.. Последнюю зависть к живым затая, лежат, как во мгле полыньи, твои, Революция, сыновья — любимые дети твои. В поющих песках и в молчащих снегах, в медлительном шелесте трав. У сонных колодцев, в немых сквозняках пронизанных солнцем дубрав. Там, где тоскуют перепела, там, где почти на весу лёгкая, утренняя пчела пьёт из цветка росу. Где клёны околицу сторожат и кукушка пророчит своё… В безбрежной планете солдаты лежат, изнутри согревая её… Они — фундамент. Начало начал. Вслушиваясь в тишину, держат они на своих плечах эту стену и эту страну. Единственным знаменем осенены, — гордость и боль моя… Пылает на плитах кремлёвской стены алфавит от "А" до "Я"… И, задохнувшись, я говорю: Отныне — и каждый день — по этому каменному букварю я бы учил детей! Нет, не по буквам, не по складам, а по этим жизням учил! Я бы им главное передал. Вечное поручил… Мы мало живём. Но живём не зря!.. Веет ветер с Москвы-реки. Пред лицом гранитного букваря караул чеканит шаги. Историческое отступление о крыльях Мужичонка-лиходей — рожа варежкой — дня двадцатого апреля года давнего закричал вовсю в Кремле, на Ивановской, дескать, "Дело у него Государево!!." Кто таков? Почто вопит? Во что верует? Отчего в глаза стрельцам глядит без робости? Вор — не вор, однако кто его ведает… А за крик держи ответ по всей строгости!.. Мужичка того недремлющая стража взяла. На расспросе объявил этот странный тать, что клянётся смастерить два великих крыла и на оных, аки птица, будет в небе летать… Подземелье. Стол дубовый. И стена на три крюка. По стене плывут, качаясь, тени страшные. Сам боярин Троекуров у смутьяна-мужика, бородою тряся, грозно спрашивали: — Что творишь, холоп?.. — Не худое творю… — Значит, хочешь взлететь?.. — Даже очень хочу… — Аки птица, говоришь?.. — Аки птица, говорю… — Ну а как не взлетишь?.. — Непременно взлечу!.. …Был расспрашиван бахвал строгим способом, шли от засветло расспросы и до затемно. Дыбой гнули мужика, а он упорствовал: "Обязательно взлечу!.. Обязательно!!." Вдруг и взаправду полетит мозгля крамольная?! Вдруг понравится царю потеха знатная?!. Призадумались боярин и промолвили: — Ладно! Что тебе, холоп, к работе надобно? …Дали всё, что просил для крылатых дел: два куска холста, драгоценной слюды, прутьев ивовых, на неделю еды. (И подьячего, чтоб смотрел-глядел…) Необычное мужичок мастерил, вострым ножиком он холсты кромсал, из белужьих жабр хитрый клей варил, прутья ивовые в три ряда вязал. От рассветной зари до тёмных небес Он работал и не печалился. Он старался — чёрт, он смеялся — бес: "Получается!.. Ой получается!!." Слух прошёл по Москве: "Лихие дела!.. Мужичонка… да чтоб мне с места не встать!.. Завтра в полдень, слышь? — два великих крыла… На Ивановской… аки птица летать…" — Что творишь, холоп?.. — Не худое творю… — Значит, хочешь взлететь?.. — Даже очень хочу… — Аки птица, говоришь?.. — Аки птица, говорю… — Ну а как не взлетишь?.. — Непременно взлечу!.. …Мужичонка-лиходей — рожа варежкою, — появившись из ворот скособоченных, дня тридцатого апреля на Ивановскую вышел-вынес два крыла перепончатых! Были крылья угловатыми и мощными, распахнулись — всех зажмуриться заставили. Были тоненькими очень — да не морщили. Были словно ледяными — да не таяли. Отливали эти крылья сияющие то ли — кровушкою, то ли — пожарами… Сам боярин Троекуров со товарищами поглазеть на это чудо пожаловали… Крыльев радужных таких земля не видела. И надел их мужик, слегка важничая. Вся Ивановская площадь шеи вытянула, приготовилася ахнуть вся Ивановская!.. Вот он крыльями взмахнул, сделал первый шаг. Вот он чаще замахал, от усердья взмок. Вот на цыпочки встал, — да не взлеталось никак! Вот он щёки надул, — а взлететь не мог!.. Он и плакал, и молился, и два раза отдыхал, закатив глаза, подпрыгивал по-заячьи. Он поохивал, присвистывал, он крыльями махал и ногами семенил, как в присядочке. По земле стучали крылья, крест болтался на груди. Обдавала пыль вельможного боярина. Мужику уже кричали: "Ну чего же ты? Лети! Обещался, так взлетай, окаянина!.." А когда он завопил: "Да где ж ты, господи?!." и купца задел крылом, пробегаючи, вся Ивановская площадь взвыла в хохоте, так, что брызнули с крестов стаи галочьи!.. А мужик упал на землю, как подрезали. И не слышал он ни хохота, ни карканья… Сам боярин Троекуров не побрезговали: подошли к мужичку и в личность харкнули. И сказали так боярин: "Будя! Досыта посмеялись… А теперь давай похмуримся… Батогами его! Но чтоб — не дo смерти… Чтоб денёчка два пожил да помучился…" Ой, взлетели батоги посреди весны! Вился каждый батожок в небе пташкою… И оттудова — да поперёк спины! Поперёк спины — да всё с оттяжкою! Чтобы думал — знал! Чтобы впрок — для всех! Чтоб вокруг тебя стало красненько! Да с размахом — а-ах! Чтоб до сердца — э-эх! И ещё раз — о-ох! И — полразика!.. — В землю смотришь, холоп?.. — В землю смотрю… — Полетать хотел?.. — И теперь хочу… — Аки птица, говорил?.. — Аки птица, говорю!.. — Ну а дальше как?.. — Непременно взлечу!.. …Мужичонка-лиходей — рожа варежкой, — одичалых собак пугая стонами, в ночь промозглую лежал на Ивановской, будто чёрный крест — руки в стороны. Посредине государства, затаённого во мгле, посреди берёз и зарослей смородинных, на заплаканной, залатанной, загадочной Земле хлеборобов, храбрецов и юродивых. Посреди иконных ликов и немыслимых личин, бормотанья и тоски неосознанной, посреди пиров и пыток, пьяных песен и лучин человек лежал ничком в крови собственной. Он лежал один, и не было ни звёзд, ни облаков. Он лежал, широко глаза открывши… И спина его горела не от царских батогов, — прорастали крылья в ней. Крылья. Крылышки. Шаги Скоро полночь. Грохочут шаги в тишине… Отражаясь от каменных стен и веков, эхо памяти медленно плещет во мне… Двести десять шагов, двести десять шагов… Через всё, что мы вынесли, превозмогли, — двести десять шагов непростого пути… Вся история нашей живучей Земли — предисловие к этим двумстам десяти!.. Двести десять шагов, двести десять шагов. Мимо долгой, бессонной кремлёвской стены. Сквозь безмолвье ушедших в легенду полков и большую усталость последней войны… Память, память, за собою позови в те далёкие, промчавшиеся дни. Ты друзей моих ушедших оживи, а друзьям живущим молодость верни. Память, память, ты же можешь! Ты должна на мгновенье эти стрелки повернуть. Я хочу не просто вспомнить имена. Я хочу своим друзьям в глаза взглянуть. Посмотреть в глаза и глаз не отвести. Уставать, шагать, и снова уставать… Дай мне воли до конца тебя нести. Дай мне силы ничего не забывать. Труд Пока в пространстве кружится планета, на ней, пропахшей солнцем, никогда не будет дня, чтоб не было рассвета, не будет дня, чтоб не было труда!.. Так было в нашей жизни быстротечной: пришёл в победном рёве медных труб, взамен войны — Великой и Отечественной — Великий и Отечественный труд!.. Вся жизнь как будто начиналась снова в бессонной чехарде ночей и дней. И это было легче ненамного, чем на войне. А иногда — трудней… Великий

труд, когда забот по горло. Огромный труд всему наперекор… Работа шла не просто для прокорма, а в общем-то какой там был прокорм! Кусок сырого глинистого хлеба. Вода из безымянного ручья. И печи обгорелые — до неба торчащие над призраком жилья. Такая память нас везде догонит. Не веришь, так пойди перепроверь: два дома неразрушенных — на город! Один мужик — на восемь деревень!.. Расскажешь ли, как, отпахав, отсеяв, споткнулись мы о новую беду и как слезами поливали землю в том — выжженном — сорок шестом году! Как мышцы затвердевшие немели и отдыха не виделось вдали… Мы выдержали. Сдюжили. Сумели. В который раз себя превозмогли… Свою страну, свою судьбу врачуя, мы не копили силы про запас. И не спасло нас никакое чудо. А что спасло? Да только он и спас — Великий и Отечественный. Только! Помноженный на тысячи. Один… Пусть медленно, пусть невозможно долго, но праздник наш поднялся из руин! Поднялся праздник и расправил плечи. Разросся, подпирая облака… Что ж, завтра будет проще? Будет легче? Наоборот: сложней наверняка!.. Уже сейчас — совсем не для забавы — заводим мы незряшный разговор: какая магистраль нас ждёт за БАМом? Где он лежит — грядущий Самотлор?.. …Распахнуты сердца. Открыты лица. Тайга стоит уже в заре по грудь. Стартует утро. Царствует и длится Великий труд. Отечественный труд! На стройках, на полях и на дорогах, в столичном гуле, в деревнях глухих, на самых мудрых синхрофазотронах и в самых немудрёных мастерских! Не надо снисходительной гримасы по поводу "не той величины". Ведь есть не только БАМы и КамАЗы — есть неизбывный общий труд страны! Где без обид несут свои заботы, вершат свои нелёгкие дела обычные совхозы и заводы, которым нет ни славы, ни числа. Не слишком-то надеясь на везенье, живёт страна, мечтая и терпя. Слесарит, инженерит, пашет землю. И верит в жизнь. И создаёт себя! Труд правит миром! Он пьянит, как брага! Он объявляет: всё иль ничего! А без него любое знамя — тряпка! Любое слово без него — мертво! Великий от великого усилья, вознёсший над страной крыло своё! Отечественный! Ибо в нём — Россия и сёстры равноправные её!.. Пока в пространстве кружится планета, на ней — пропахшей солнцем — никогда не будет дня, чтоб не было рассвета! Не будет дня, чтоб не было труда! Нелирическое отступление о дорогах Все когда-нибудь делают шаг за порог. Жизнь у всех — на дорогах бренных… А мечтаю я о пятилетке дорог. Не абстрактных. Вполне конкретных… Вы прислушайтесь: души людские томя, в чернозёмах и в глинистой жиже стонут в голос, воют, ревут ревмя на конкретных дорогах машины! Даже если какая беда пришла, то доехать в средине марта от села одного до другого села — ни рессор не хватит, ни мата!.. Понимаю, что очень огромна страна, допускаю, что мы — не боги. Знаю: в слове "до-ро-га" звенит цена, — дорогие нынче дороги!.. Ладно, дорого… Что ж, нагрузили — вези. Песни пой, себе в утешенье… Ну а хлеб, лежащий в целинной грязи! Он — дешевле?! А далёкие рейсы, будто на приз, — ("Доберётся!.. Авось не утонет…")?! Разве долгий подвиг — шофёрский риск — ничего не стоит?! А колдобины на ежедневном пути, — (чуть расслабишься — треснет шея)… А сама невозможность проехать, пройти?! Разве это — дешевле?! Не хочу, торопясь, предвещать закон, сгоряча городить напраслину. Но в Державе такой, в Государстве таком бездорожье — уже безнравственно! Это — факт! И дело не в чьей-то молве. Я намеренно не стихаю… Не ищите поэзии в данной главе! Не считайте её стихами!.. Не стихи пишу — хриплым криком кричу. Не себе прошу — для Отчизны хочу. Для неё — океанами стиснутой, драгоценной, одной, единственной! Для которой мы трудимся столько лет, для которой поём и печалимся… Недоступного нет, невозможного нет, если только миром навалимся! Если только — с сердцем, с умом, с душой… И Дорога наша сквозь время, та, которая пишется с буквы большой станет к нашим потомкам добрее!.. Всей наивностью этих спешащих строк, всею ширью Земли, всею далью я мечтаю о пятилетке дорог, — самой трудной мечтой мечтаю… За такое можно отдать и жизнь, если это приблизит сроки… А сегодня, по-моему, коммунизм есть Советская власть плюс дороги! Шаги Небо тёмное без берегов. На стене имена горят… Двести десять парадных шагов! Словно это и впрямь — парад! Необъявленный, странный, ночной!.. Вижу: выстроились войска, озарённые круглой луной, продирающейся сквозь облака… Я друзей отца узнаю, — вон они вдалеке стоят… Впереди — в суровом строю — сводный полк Неизвестных солдат!.. Все пришли в эту ночь сюда отовсюду, где шла война: с ноздреватого невского льда, из-под Бреста и Бородина! С Даугавы, с Дона, с Днепра, кто — на лошади, кто — пешком… И безмолвным громом "Ура-а!.." перекатывается над полком!.. Мне тревожно, холодно мне. Ветер скорби хлещет в ушах. В потрясающей тишине государственный слышен шаг! И слова команды слышны. В небе грустные марши парят… Появляются из стены принимающие парад. Командармы далёких дней, чашу выпившие до дна. Застывают возле камней, там, где выбиты их имена… И молчат они. И глядят. Будто верят, что скоро, в ночи к ним из молодости прилетят бесшабашные трубачи!.. Вспоминают бойцов своих. Снова чуют цокот подков… Невесомые руки их — у невидимых козырьков. Война Было Училище. Форма — на вырост Стрельбы с утра. Строевая — зазря. Полугодичный ускоренный выпуск. И на петлице — два кубаря… Шёл эшелон по протяжной России, шёл на войну сквозь мельканье берёз "Мы разобьём их!.." "Мы их осилим!.." "Мы им докажем!.." — гудел паровоз. Станции как новгородское вече. Мир, где клокочет людская беда. Шёл эшелон. А навстречу, навстречу — лишь санитарные поезда… В глотку не лезла горячая каша. Полночь была, как курок, взведена… "Мы разобьём их!.." "Мы им докажем!.." "Мы их осилим!.." — шептал лейтенант. В тамбуре, Маясь на стрелках гремящих, весь продуваемый сквозняком, он по дороге взрослел — этот мальчик — тонкая шея, уши торчком… Только во сне, оккупировав полку в осатанелом табачном дыму, он забывал обо всём ненадолго. И улыбался. Снилось ему что-то распахнутое и голубое. Небо, а может, морская волна… "Танки!!." И сразу истошное: "К бою-у!.." Так они встретились: Он и Война… …Воздух наполнился громом, гуденьем. Мир был изломан, был искажён… Это казалось ошибкой, виденьем, странным, чудовищным миражом… Только виденье не проходило: следом за танками у моста пыльные парни в серых мундирах шли и стреляли от живота!.. Дыбились шпалы! Насыпь качалась! Кроме пожара, Не видно ни зги! Будто бы это планета кончалась там, где сейчас наступали враги! Будто её становилось всё меньше!.. Ёжась от близких разрывов гранат, — чёрный, растерянный, онемевший, — в жёстком кювете лежал лейтенант. Мальчик лежал посредине России, всех её пашен, дорог и осин… Что же ты, взводный?! "Докажем!.." "Осилим!.." Вот он — фашист! Докажи. И осиль. Вот он — фашист! Оголтело и мощно воет его знаменитая сталь… Знаю, что это почти невозможно! Знаю, что страшно! И всё-таки встань! Встань, лейтенант!.. Слышишь, просят об этом, вновь возникая из небытия, дом твой, пронизанный солнечным светом, Город. Отечество. Мама твоя… Встань, лейтенант! Заклинают просторы, птицы и звери, снега и цветы. Нежная просит девчонка, с которой так и не смог познакомиться ты! Просит далёкая средняя школа, ставшая госпиталем с сентября. Встань! Чемпионы двора по футболу просят тебя — своего вратаря! Просит высокая звёздная россыпь, горы, излучина каждой реки!.. Маршал приказывает и просит: "Встань, лейтенант! Постарайся! Смоги…" Глядя значительно и сурово, Вместе с землёю и морем скорбя, просит об этом крейсер "Аврора"! Тельман об этом просит тебя! Просят деревни, пропахшие гарью. Солнце, как колокол, в небе гудит! Просит из будущего Гагарин! Ты не поднимешься — он не взлетит… Просят твои нерождённые дети. Просит история… И тогда встал лейтенант. И шагнул по планете, выкрикнув не по уставу: "Айда!!." Встал и пошёл на врага, как вслепую. (Сразу же сделалась влажной спина.) Встал лейтенант!.. И наткнулся на пулю. Большую и твёрдую, как стена… Вздрогнул он, будто от зимнего ветра. Падал он медленно, как нараспев. Падал он долго… Упал он мгновенно. Он даже выстрелить не успел! И для него наступила сплошная и бесконечная тишина… Чем этот бой завершился — не знаю. Знаю, чем кончилась эта война!.. Ждёт он меня за чертой неизбежной. Он мне мерещится ночью и днём — худенький мальчик, всего-то успевший встать под огнём и шагнуть под огнём!.. …А над домом тучи кружат-ворожат. Под землей цветущей павшие лежат. Дождь идёт над полем, родную землю поит… Мы про них не вспомним, — и про нас не вспомнят! Не вспомнят ни разу. Никто и никогда. Бежит по оврагу мутная вода… Вот и дождь кончился. Радуга как полымя… А ведь очень хочется, чтоб и про нас помнили! Утреннее отступление о Москве Нас у Москвы — очень много… Как по привычной канве, неудержимо и строго утро идёт по Москве. За ночь мосты остыли, съёжились тополя. Дымчата и пустынна набережная Кремля. Башни порозовели, Стазу же стала видна тихих тянь-шаньских елей ранняя седина… Рядом, задумавшись тяжко, — и далеки и близки, — высятся многоэтажки, лепятся особняки. В городе — сотни дорог, вечность в себе таящих. Город — всегда диалог прошлого с настоящим. Есть в нём и детство и зрелость. Есть и лицо и нутро… Двинулся первый троллейбус, и задышало метро… Вот, добежав, дотикав, пробуя голос свой, полмиллиона будильников грянули над Москвой! Благовест наш небогатый, утренний наш набат… Вот, проснулась Таганка, потягивается Арбат. Кузнецкий рекламы тушит. Зарядье блестит росой. Фыркает Пресня под душем! Останкино шпарит трусцой!.. К определённому сроку по мановенью руки плюхаются на сковородку солнечные желтки!.. Пьёт чай Ордынка и Сетунь… И снова, идя на рожон, мужья забором газетным отгородились от жён!.. Встанут не раньше, не позже, жажду свою утолив… Будто гигантский поршень, в доме работает лифт!.. Встретит всех у порога запах умытой листвы… Нас у Москвы очень много, много нас у Москвы! Мы со столицей на равных, мы для неё — свои! В креслах башенных кранов и на постах ГАИ. В гордых концертных залах, в шахтах и облаках. На производстве — в самых невероятных цехах! Мы этот город ставим! Славу его творим. Памятью обрастаем. С космосом говорим. В каждую мелочь вникаем. Всё измеряем трудом… Может быть, не о каждом люди вспомнят потом. Может, не всем воздастся… Сгорбившись от потерь, мы создаём Государство неравнодушных людей! Долгою будет дорога. Крупною будет цена… Нас у Москвы очень много. А Москва у нас — одна. Мир Мы — жители Земли — богатыри. Бессменно от зари и до зари, зимой и летом, в полднях и ночах мы тащим тяжесть на своих плечах… Несём мы груз промчавшихся годов, пустых надежд и долгих холодов, отметины от чьих-то губ и рук, нелепых ссор, бессмысленных разлук, случайных дружб и неслучайных встреч. Всё это так, да не об этом речь! Привычный груз не весит ничего… Но, не считая этого всего, любой из нас несёт пятнадцать тонн!.. Наверное, вы знаете о том? Наверно, вам приятно жить в тепле?.. А между тем на маленькой Земле накоплено так много разных бомб, что, сколько их, не знает даже бог!.. Пока что эти бомбы мирно спят. И может, было б незачем опять о бомбах вспоминать и говорить… Но если только взять и разделить взрывчатку, запрессованную в них, на всех людей — здоровых и больных, слепых и зрячих, старцев и юнцов, на гениев, трудяг и подлецов, на всех — без исключения — людей в их первый день и в их последний день, живущих в прокопчённых городах, копающихся в собственных садах, на всех людей! — и посчитать потом, на каждом будет по пятнадцать тонн! Живём мы. И несёт любой из нас пятнадцать тонн взрывчатки. Про запас… Светло смеётся женщина в гостях. Грустит в холодном доме холостяк. Рыбак по речке спиннингом стегнул. Матрос за стойкой кабака уснул. Пилот мурлычет в небе голубом. Пятнадцать тонн на каждом! На любом!.. Плисецкая танцует вечный вальс. Богатыри! Я уважаю вас… Охотник пробирается тайгой. Шериф бездумно смотрит на огонь. Студент готовится спихнуть зачёт. Хозяйка пудинг яблочный печёт. Рокочет на эстраде баритон. На каждом из живых — пятнадцать тонн!.. Прыгун дрожит не потому, что трус: "Как вознести над планкой этот груз?!." Старик несёт из булочной батон в авоське. И свои пятнадцать тонн он тащит за плечами, как рюкзак. И дым усталости в его глазах… Без отдыха работает роддом. Смешное, слабенькое существо едва рождается, а для него уже припасено пятнадцать тонн. Пятнадцать тонн на слабеньких плечах! Вот почему все дети так кричат… …Сквозь смех и боль, сквозь суету и сон мы эту ношу медленно несём. Ей подставляем плечи и горбы, влачим её по жизни, как рабы! Её не сбросить, в землю не зарыть, не утопить, врагу не подарить… А ноша эта — чёрт её возьми! — придумана и создана людьми! Людьми самими произведена. В секретные бумаги внесена. Нацелена и взвешена уже… Ну как теперь? Живёт у вас в душе надежда этот шар земной спасти?.. Шлагбаумом, застывшим на пути, — протянутая детская рука. Взрывчатки — вдоволь. Хлеба — ни куска. Взрывчатки — вдоволь. По пятнадцать тонн… Земля утробный исторгает стон! Ей хочется забыться поскорей. Ей страшно за своих богатырей!.. Пока — пятнадцать тонн. А завтра — что? А через десять лет? А через сто? Пусть даже без войны, без взрывов пусть… Богатыри, да разве это — путь?!. …И снова ночь висит над головой. Бездонная, как склад пороховой. Шаги Для сердца любая окраина — близко. Границей очерчена наша Земля. Но в каждом селенье стоят обелиски, похожие чем-то на башни Кремля… Стоят обелиски над памятью вечной, над вдовьей тоской да над тёмной водой с такой же звездою пятиконечной, с такой же спокойной и светлой звездой. С такой же, которая так же алеет, которую так же боятся враги… Солдаты сменяются у Мавзолея, раздольно и мощно чеканят шаги!.. Я слышу: звучат неумолчные гимны. Я вижу: под гроздьями облаков, летящих над миром, до каждой могилы от Спасских ворот — двести десять шагов! До каждой! Пусть маленькой, пусть безымянной. До каждой! Которую помнит народ. По чащам лесным, по траве непримятой проторены тропки от Спасских ворот… Сквозь зимние вьюги и вешние гулы, под пристальным взглядом живущих людей идут караулы, встают караулы у памятников посреди площадей! У скорбных надгробий встают, бронзовея. И бронза становится цветом лица… Есть память, которой не будет забвенья. И слава, которой не будет конца. Пуля Пока эта пуля летела в него… — Ты о чём?!. Он умер в больнице. И всё это было не вдруг. Почти что за месяц мы знали, что он — обречён… Ты помнишь, как плакал в пустом кабинете хирург?! "Какой человек умирает! Какой человек!.." Поэт хирургии полсуток стоял у стола. Хотел опровергнуть прогнозы. И — не опроверг. Там не было пули… — Нет, всё-таки пуля была!.. На любом надгробье — два главных года: год прихода в этот мир. И год ухода. От порога до другого порога вьётся-кружит по земле твоя дорога. Вьётся-кружит по земле твоя усталость. И никто не скажет, много ль осталось… Но однажды, вопреки твоей воле, обрываются надежды и хвори! Обрываются мечты и печали! "Прибыл — убыл…" — в это верят без печати… Я разглядываю камень в испуге: между датами — черта, как след от пули! След от пули! След багряного цвета… Значит, всё-таки была пуля эта! Значит, всё-таки смогла долго мчаться! Значит, всё-таки ждала дня и часа! Всё ждала она, ждала, всё летала! И — домчалась. Дождалась. Досвистела… Два числа на камне время стирает. След от пули между ними пылает!.. Пока эти пули летят, — (а они летят!) — пока эти пули летят в тебя и в меня, наполнившись ветром, осенние сосны гудят, желтеют в витринах газеты вчерашнего дня… А пули летят! И нельзя отсидеться в броне, уехать, забраться в забытые богом края… Но где и когда она встречу назначила мне — весёлая пуля, проклятая пуля моя?! Ударит в какой стороне и с какой стороны?.. Постой! Да неужто не может промазать она?! И вновь суматошные дни суетою полны. Живу я и верю, что жизнь — невозможно длинна. Вот что-то не сделал: "Успею…" (А пуля летит!..) "Доделаю после…" (А пуля смеётся, летя!..) В сырое окно неподкупное время глядит. И небо в потерянных звёздах, как в каплях дождя… Ну что же, на то мы и люди, чтоб всё понимать. На то мы и люди, чтоб верить в бессмертные сны… Над детским дыханьем склонилась усталая мать. Горят имена у подножья кремлёвской стены… На то мы и люди, чтоб помнить других людей. На то мы и люди, чтоб слышать их голоса… В оттаявшем небе — рассветная полоса… Да будет памятным каждый прошедший день! А каждый грядущий день да будет воспет!.. Пока эти пули летят, мы обязаны жить. Пока эти пули летят, мы должны успеть вырастить хлеб, землю спасти, песню сложить. …Пока эти пули летят в тебя и в меня… Шаги Двести десять шагов. Шаг за шагом. Надо мной облака в небе ржавом. Гул шагов. Каждый шаг — будто веха. Это — сердце стучит. Сердце века. Я на площади, как на ладони. Смотрит время в упор: Что я стОю? Что я в жизни могу? Что я знаю?.. Надо мною рассвет, будто знамя. Смотрит время в упор — проверяет. Этот день на меня примеряет. Гул шагов над Москвой. Грохот эха. Сердце века стучит. Сердце века! Продолжается бой — тот — последний!.. Двести десять шагов по вселенной!.. Время стрелки часов переставит. Знаю я: нас однажды не станет. Мы уйдём. Мы уже не вернёмся. Этой горькой землёй захлебнёмся. Этой утренней, этой печальной, неизвестной ещё, непочатой. А она лишь на миг всколыхнётся. И, как море, над нами сомкнётся. Нас однажды не будет. Не станет. Снова выпадет снег. И растает. Дождь прольётся. И речка набухнет. Мы уйдём насовсем. Нас не будет. Превратимся в туман. В горстку праха… Но останется жить наша правда! Мы своё отгорим. Отболеем… Но от имени нас будет Ленин! И от имени нас будут эти двести десять шагов по планете!

1975–1978

Посвящение

1. "Поехали!.."

Мне нравится, как он сказал: "Поехали!.." (Лихой ямщик. Солома в бороде.) Пошло по свету отзвуками, эхами, рассказами, кругами по воде… …И Главного конструктора знобило. И космодром был напряжённо пуст. "Поехали!" — такое слово было. Но перед этим прозвучало: "Пуск!!" …И сердце билось не внутри, а возле. И было незнакомо и смешно. А он ремень поправил, будто вожжи, и про себя губами чмокнул: "Но-о-о!.." И широко, размашисто, стотонно, надежд не оставляя на потом, с оттяжкой по умытому бетону вдруг стегануло огненным кнутом! И грохнул рёв! И забурлила ярость! Закрыла небо дымная стена… Земля вогнулась чуть и, распрямляясь, ракету подтолкнула. А она во власти неожиданного бунта, божественному куполу под стать, так отрывалась от земли, как будто раздумывала: стоит ли взлетать?.. И всё-таки она решила: "Надо!.." Запарена, по-бабьи — тяжела, сейчас она рожала космонавта! Единственного. Первого… Пошла! Пошла, родная!.. …Дальше было просто. Работа. И не более того. Он медлил, отвечая на вопросы, не думая, что все слова его войдут в века, подхватятся поэтами, забронзовев, надоедят глазам… Мне нравится, как он сказал: "Поехали!.." А главное: он сделал, как сказал!

2. Мы вырастаем

Скрипит под ветром печальный ставень. В углу за печкой таится шорох… Мы вырастаем, мы вырастаем из колыбелей и распашонок… Огромно детство. Просторно детство. А мы романы Дюма листаем. И понимаем, что в доме — тесно. Мы вырастаем. Мы вырастаем… Укоры взрослых несутся следом. Мы убегаем, как от пожара. Нам двор — держава!.. Но как-то летом мы замечаем: мала держава… Нас что-то кличет и что-то гонит к серьёзным спорам, к недетским тайнам. Нас принимает гигантский город! Мы вырастаем! Мы вырастаем!.. А город пухнет. Растёт, как тесто. А нам в нём тесно! И мы, пьянея, садимся в поезд, где тоже — тесно. А в чистом поле — ещё теснее… Мы негодуем, недосыпаем, глядим вослед журавлиным стаям. На мотоциклах, пригнувшись, шпарим. Мы вырастаем! Мы вырастаем!.. Мы трудно дышим от слёз и песен. Порт океанский зовём калиткой. Нам Атлантический слишком тесен! Нам тесен Тихий, или Великий!.. Текут на север густые реки. Вонзились в тучу верхушки елей. Мы вырастаем!.. Нам тесно в клетке меридианов и параллелей!