Стихотворения (1927)

Маяковский Владимир Владимирович

Вынув бумажник из-под хвостика фрака, добрейший Федор Иваныч Шаляпин на русских безработных пять тысяч франков бросил на дно поповской шляпы. Ишь сердобольный, как заботится! Конешно, плохо, если жмет безработица. Но… удивляют получающие пропитанье. Почему у безработных званье капитанье? Ведь не станет лезть морское капитанство на завод труда и в шахты пота. Так чего же ждет Евлогиева паства, и какая ей нужна работа? Вот если за нынешней грозою нотною пойдет война в орудийном аду — шаляпинские безработные живо себе работу найдут. Впервые тогда комсомольская масса, раскрыв пробитые пулями уши, сведет знакомство с шаляпинским басом через бас белогвардейских пушек. Когда ж полями, кровью политыми, рабочие бросят руки и ноги,— вспомним тогда безработных митрополита Евлогия. Говорят,

артист — большой ребенок. Не знаю, есть ли у Шаляпина бонна. Но если бонны нету с ним, мы вместо бонны ему объясним. Есть класс пролетариев миллионногорбый и те, кто покорен фаустовскому тельцу. На бой последний класса оба сегодня сошлись лицом к лицу. И песня, и стих — это бомба и знамя, и голос певца подымает класс, и тот, кто сегодня поет не с нами, тот — против нас. А тех, кто под ноги атакующим бросится, с дороги уберет рабочий пинок. С барина с белого сорвите, наркомпросцы, народного артиста красный венок!

ДЕЛА ВУЗНЫЕ,

ХОРОШИЕ И КОНФУЗНЫЕ

1. ЖИВОТ НА АЛТАРЕ ОТЕЧЕСТВА

Вопит за границей газетный рой, что летчик Линдберг — герой! Бездельник! Из Нью-Йорка в Париж перелетел на пари. Кто поверит? Какие дети? Где у него свидетель? Я лично, не будучи вовсе дитем, не верю этой мороке. Должно быть, летел коротким путем да и отдыхал по дороге. И вот за какой-то там перелет венками голову кроют. Горячие люди! А русские — лед, нельзя развернуться герою. А в нашем Союзе, если поскресть, почище герои есть. Возьмем Иванова. Герой Вхутемаса. Я этим пари покорен: он съел в течение получаса пять фунтов макарон! Пари без мошенства: сиди и жри! А сверху стоит жюри. Когда он устал от работы упорной и ропот в кишке начался, жюри стояло… у дверей уборной добрых полчаса. Уже Иванов в сомненье скорбит: победа и честь — или крах? Вылазят глаза у него из орбит, и страшен рожи распухший вид — горит, как солнце в горах. Минута… Скорей! Замирает зал… Герой губою одной последние две макароны всосал и хлопнул ложкой о дно. «Ура!» — орут и север и юг. Пришли представители прессы. Снимают, рисуют, берут интервью, на пузо ставят компрессы. «Ура!» Победил российский спорт, на вуз не навел конфуза… И каплет на пол кровавый пот с его трудового пуза. Но я хладнокровен к радости их. Не разделяю пыл. Что может вырасти из вот таких? Пьянчуги, обжоры, попы? А если в тебе азартная страсть, ее не к жратве вороти — возьми на пари и перекрась пяток рабочих квартир. Не лопнешь ты и не треснешь. Полезнее и интересней ж! А то и вуз разложится весь, с героем обжорки цацкаясь. Пора из наших вузов известь такие нравы бурсацкие.

2. ОГРОМНЫЕ МЕЛОЧИ

Не думай, что всё, чем живет Вхутемас, проходит, бездарностью тмясь. Бывало, сюда в общежитие ткнись — ноги окурки месят, висит паутина и вверх и вниз… Приди, посмотри и повесься! А тут еще плохие корма — есенинский стих и водка и неудавшийся роман с первой вертлявой молодкой. И вот ячейка ЛКСМ, пройдя по этому омуту, объявляет по вузу всем — конкурс на лучшую комнату. Помыли полы, и скатерть на стол — и дом постепенно ожил, и стало «самоубийства гнездо» радостью молодежи. Боритесь за чистый стол и стул! Товарищи, больше попыток ввести электричество и чистоту в безрадостность нашего быта!

СЛАВЯНСКИЙ ВОПРОС-ТО

РЕШАЕТСЯ ПРОСТО

Крамарж, вождь чехословацкой Народной партии (фашистов) — главный враг признания СССР.

Я до путешествий очень лаком. Езжу Польшею, по чехам, по словакам, Не вылажу здесь из разговора вязкого об исконном братстве племени славянского. Целый день, аж ухо вянет, слышится: «словянами»… «словян»… «словяне»… Нежен чех. Нежней, чем овечка. Нет меж славян нежней человечка: дует пивечко из добрых кружечек, и все в уменьшительном: «пивечко»… «млечко»… Будьте ласков, пан Прохаско… пан Ваничек… пан Ружичек… Отчего же господин Крамарж от славян Москвы впадает в раж? Дело деликатнейшее, понимаете ли вы, как же на славян не злобиться ему? У него славяне из Москвы дачу пооттяпали в Крыму. Пан Крамарж, на вашей даче, в санатории, лечатся теперь и Ванечки и Вани, которые пролетарии, конечно…

разные, и в том числе славяне.

ДА ИЛИ НЕТ?

Сегодня пулей наемной руки застрелен товарищ Войков. Зажмите горе в зубах тугих, волненье скрутите стойко. Мы требуем точный и ясный ответ, без дипломатии, голо: — Паны за убийцу? Да или нет? — И, если надо, нужный ответ мы выжмем, взяв за горло. Сегодня взгляд наш угрюм и кос, и гневен массовый оклик: — Мы терпим Шанхай… Стерпим Аркос. И это стерпим? Не много ли? — Нам трудно и тяжко, не надо прикрас, но им не сломить стальных. Мы ждем на наших постах приказ рабоче-крестьянской страны. Когда взовьется восстания стяг и дым борьбы заклубится, рабочие мира, не дрогните, мстя и нанявшим и убийцам!

СЛУШАЙ, НАВОДЧИК!

Читаю… Но буквы казались мрачнее, чем худший бред: «Вчера на варшавском вокзале убит советский полпред». Паны воркуют. Чистей голубицы! — Не наша вина, мол…— Подвиньтесь, паны, мы ищем тех, кто револьвер убийцы наводит на нас из-за вашей спины. Не скроете наводчиков! За шиворот молодчиков! И видим: на плитах, что кровью намокли, стоит за спиной Чемберлен в монокле. И мы тебе, именитому лорду, тебе орем в холеную морду: — Смотри, гроза подымается слева, тебя не спасет бронированный щит. Подняв площадями кипение гнева, народ стомильонный от боли рычит. Наш крик о мире — не просьба слабых, мы строить хотим с усердьем двойным! Но если протянутся ваши лапы и нам навяжут ужас войны — мы Войкова красное имя и тыщи других над собой как знамя наше подымем и выйдем в решительный бой.

НУ, ЧТО Ж!

Раскрыл я с тихим шорохом глаза страниц… И потянуло порохом от всех границ. Не вновь, которым за двадцать, в грозе расти. Нам не с чего радоваться, но нечего грустить. Бурна вода истории. Угрозы и войну мы взрежем на просторе, как режет киль волну.

ПРИЗЫВ

Теперь к террору от словесного сора — перешло правительство британских тупиц: на территорию нашу спущена свора шпионов, поджигателей, бандитов, убийц. В ответ на разгул белогвардейской злобы тверже стой на посту, нога! Смотри напряженно! Смотри в оба! Глаз на врага! Рука на наган! Наши и склады, и мосты, и дороги. Собственным, кровным, своим дорожа, встаньте в караул, бессонный и строгий, сами своей республики сторожа! Таких на охрану республике выставь, чтоб отдали последнее биение и дых. Ответь на выстрел молодчика-монархиста сплоченностью рабочих и крестьян молодых! Думай о комсомоле дни и недели! Ряды свои оглядывай зорче. Все ли комсомольцы на самом деле? Или только комсомольца корчат? Товарищи, опасность вздымается справа. Не доглядишь — себя вини! Спайкой, стройкой, выдержкой и расправой спущенной своре шею сверни!

ПРО ГОСТОРГ И КОШКУ,

ПРО ВСЕХ ПОНЕМНОЖКУ [3]

^{ПОХОРОНЫ БЕЗВРЕМЕННО ПОГИБШИХ КОШЕК}

Динь, динь, дон, дннь, динь, дон, день кошачьих похорон. Что за кошки — восторг! Заказал их Госторг. Кошки мороженые, в ящики положенные. Госторг вез, вез, прошел мороз, привезли к лету — кошек и нету. Рубликов на тыщу привезли вонищу. Зовут Курбатова, от трудов горбатого. — На тебе на горб дохлятины короб! Нет такой дуры, чтоб купила шкуры. Подгнили они. Иди, схорони! — Динь, динь, дон, динь, динь, дон, все в грустях от похорон. От утра до темноты плачут кошки и коты. У червонцев тоже слеза на роже. И один только рад господин бюрократ. Динь, динь, дон, динь, динь, дон, кто виновник похорон?

3

Одна из многих рисуночных подписей. (Прим. автора.)

ГОЛОС КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ

В радио белой Европы лезьте, топот и ропот: это грозит Москва мстить за товарища вам. Слушайте голос Рыкова — народ его голос выковал — стомиллионный народ вам «Берегись!» орет. В уши наймита и барина лезьте слова Бухарина. Это мильон партийцев слился, чтоб вам противиться. Крой, чтоб корона гудела, рабоче-крестьянская двойка. Закончим, доделаем дело, за которое — пал Войков.