Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется
Шрифт:
В селах, через которые проходили рабочие, их встречали люди, такие же печальные и черные, как сама земля. Не слышно было обычных воскресных шуток и смеха на околицах. Пожилые крестьяне глядели то на поле, то на небо с каким-то упреком, а затем в отчаянии беспомощно опускали руки. Бенедя, весь облитый потом и покрытый пылью, с тяжелым сердцем глядел на эти бедные селенья, которые уже теперь умирали с голоду и ожидали еще более тяжелых дней в будущем.
— Обрати, господи, милосердие свое на мир христианский! — долетали до Бенеди почти с каждого двора тяжкие молитвы крестьян. А желтоватое небо глядело на них, солнце жгло, как назло, и облака, тонкие, белесые и прозрачные, лениво тянулись с запада.
Тяжело и тоскливо было Бенеде идти одному среди этого убожества. Он присоединился к группе нефтяников.
— Куда бог несет? — спросили они Бенедю после обычных приветствий.
— Туда
— Но вы не в шахты?
— Нет, я каменщик.
— Так, может быть, поблизости будет что-нибудь новое строиться?
— Как же, я уже нанят. Здесь вот этот… Гаммершляг будет строить новую…
Бенедя запнулся. Он не верил в паровую мельницу Леона и прежде, но теперь, разговаривая с рабочими, он невольно почувствовал, что сказал бы несусветную глупость, если бы рассказал им про паровую мельницу.
— … новый нефтяной завод, — докончил он.
— Ну, благодарение господу! Значит, хоть немного прибавится работы, — сказал один нефтяник. — Может быть, кто-нибудь там и пристроится.
— Разве в шахтах нет работы? — спросил Бенедя.
— Эх, почему бы не быть? — ответил нефтяник и махнул рукой. — Да что нам с того, если платят столько, что и прожить нельзя? Гляньте, сколько народу идет, а ведь это только какая-нибудь сотая доля! Год тяжелый, а теперь еще, смотрите, наказанье божье! Май, а печет так, как во время жатвы. Дождя нет.
Думаете, голода не будет? Куда же людям податься? Кто еще чувствует в себе силы, тот сюда тащится, чтобы хоть сколько-нибудь заработать. Ну, а для хозяев это праздник. Рабочих привалило, сейчас же плату снижают. Вот и получается: работай за гроши, а не хочешь — сейчас же десять на твое место станут. Думаете, не станут? Посмотрите рано утром на улицу: людей, как травы, все работы ищут. Половину, может быть, наймут, а остальные либо домой возвращаются с пустыми руками, либо перебиваются кое как со дня на день: где воды принесут, дров нарубят или еще что, лишь бы кусок хлеба или ложку похлебки добыть. Вот горе-то какое в нашем Бориславе!
В разговор вмешались другие рабочие. Рассказ их товарища о бориславском горе задел всех за больное место. Каждый нашел что-нибудь добавить, и перед Бенедей вдруг встала страшная картина человеческой нужды и угнетения. Он издавна привык слышать, что в Бориславе работа опасная, но зато оплачивается очень хорошо. Правда, жалкий вид нефтяников, которые сотнями сидели каждое воскресенье возле дрогобычской церкви, наводил его на мысль, что здесь, видно, что-то не так с этим хваленым заработком, но никогда он не имел случая достоверно в том убедиться. Только теперь "рассказ рабочих сразу раскрыл ему всю правду. Тяжелое, безотрадное положение такой огромной массы людей поразило его так сильно, что он шел, как оглушенный, и ни о чем другом не мог думать.
«Неужто это правда? Может ли это быть?» спрашивал он себя. Конечно, и он видел горе на своем веку, и он изведал нужду и голод, гнет, произвол и безработицу. Но все-таки до такой степени падения и нищеты, о которых рассказывали рабочие, ни один ремесленник в городе не доходил.
Нефтяники рассказывали о страшных случаях голодной смерти, самоубийства, грабежей. Из их рассказов Бенедя узнал и о том, не привычном для него обстоятельстве, что на товарища, попавшего в беду, другие рабочие совсем не обращали внимания, не помогали ему, а оставляли его на произвол судьбы. Нефтяники рассказывали и о том, как их больные товарищи умирали, покинутые и разъедаемые червями, как нередко спустя лишь несколько дней после смерти находили в ка-ком-нибудь безлюдном закоулке умершего без всякого присмотра рабочего. Эти рассказы глубоко поразили Бенедю. Он родился и вырос в городе. Его отец был таким же подручным каменщика, как и он, — Бенедя с малолетства свыкся с традициями городских ремесленников, с их, хотя и плохонькой, цеховой организацией, с их, хотя и слабым, стремлением к взаимной помощи, к более тесной связи между людьми одного ремесла. Правда, во времена Бенеди цеховая организация дрогобычских каменщиков была уже накануне развала. Мастера давно уже разворовали цеховую кассу, в которую вносили деньги поровну и мастера и рабочие, но которой без всякого контроля и отчетности распоряжались одни мастера. Не на что было содержать «господу», то есть помещение, в котором в определенные дни собиралось цеховое совещание и где регистрировался каждый нуждающийся в работе, где был как бы рынок для найма рабочих. Мастера перестали заботиться о цеховых делах и только следили за точным соблюдением очередности, кому и когда во время
В таких городских ремесленнических традициях вырос Бенедя. Отбыв срок учения и став рабочим, а затем помощником каменщика, он живо проникся новыми идеями рабочей солидарности и взаимопомощи. Бедный, к тому же еще и болезненный, Бенедя остро, как никто другой, чувствовал необходимость в такой солидарности и взаимопомощи. С тех пор как поступил на работу, он не переставал напоминать своим товарищам и уговаривать их, чтобы они, в случае необходимости, своевременно выплачивали то, что обязались выплачивать, чтобы обещали только то, что смогут выполнить, и однажды обещанное свято выполняли — так, чтобы слово рабочего было самой лучшей порукой. Все это были вещи хотя на словах и не новые для рабочих, но на деле очень редко практиковавшиеся, требовавшие серьезной дисциплины и выдержки. И Венеде, имеете с несколькими наиболее сознательными рабочими, которые приняли это дело близко к сердцу, пришлось в течение многих лет порядочно поработать, прежде чем они приучили людей к большой точности и выдержке.
Все это делалось дрогобычскими каменщиками, так сказать, наощупь. Они не были связаны с рабочими больших городов, если не считать каменщиков Стрыя и Самбора, таких же темных, как они. Они ничего не знали об огромном росте рабочей солидарности и организованности в других странах, не знали о том, как рабочие объединяются и организуются для великой борьбы с буржуазией и угнетением, для борьбы за повышение заработной платы, за обеспечение своих жен и детей, своей старости и своих вдов и сирот. Не знали дрогобычские каменщики ни о великом росте рабочих идей на западе Европы, ни о борьбе рабочих всех стран за их осуществление. Всего этого они не знали, а между тем одинаковые условия, одно» и то же веяние времени сделали так, что те же самые стремления, та же борьба начали неясно зарождаться и в их среде.
Бенедя не раз в тяжелые минуты задумывался над судьбой рабочего. С детства хилый и болезненный, он был очень чувствителен ко всякой, хотя бы и чужой, боли, ко всякой обиде и неправде. Обидит несправедливо, оскорбит мастер рабочего, урвет кассир несколько центов из жалованья рабочего, прогонит строитель человека с работы без причины или за какое-нибудь одно резкое слово — Бенеде будто кто нож воткнет в живое тело. Он побледнеет, согнется в дугу, лицо, и без того худое и длинное, еще больше вытянется, и он молча делает свое дело, но видно по нему, что он готов лучше сквозь землю провалиться, нежели видеть все это. Вот в такие минуты задумывался Бенедя над судьбой рабочего. Каждый его может обидеть, думалось ему, и никто обидчику ничего не скажет, словно так и надо. Вот строитель столкнул человека со стены, обругал самыми последними словами, еще и по шее надавал и прогнал с работы. А пускай бы этот человек обернулся да хоть раз стукнул строителя по затылку? Сейчас бы его и в полицию, и в суд, и в холодную. Но эти мысли Бенеди всегда возвращались к своему отправному пункту: к вопросу об общественном неравенстве между людьми. И хотя он не раз повторял, как повторяют миллионы наших людей: «Так не должно быть», однако эти слова не помогали ему разгадать трудную загадку о причине этого неравенства и о возможности его уничтожения.
Вот так было и теперь. Молча шел Бенедя, слушая рассказы рабочих о тяжелой бориславской жизни. «Как же это так, — думал он: — тысячи людей день за днем терпят такую муку, а в это время новые тысячи непрерывно прибывают, чтобы испытать то же самое. Сами себе вредят. Правда, тем, кто остается в селах, еще хуже, потому что хотя над ними никто не издевается, никто их так не обдирает, но зато там голод. Господи, и как же помочь такой массе народа? Никто не в силах им помочь».
— Как же вы… — спросил вдруг Бенедя рабочих, — не пробовали каким-нибудь способом облегчить себе жизнь|