Стихотворения и поэмы

Стоянов Людмил

364. ШАГИ МАТЕРИ

Целый день она шагает, и ночами ей не спится. Время вышло, дорогая, отдохнуть, угомониться. По тропинке и дороге, по жнивью да по пригорку поспешают эти ноги от прополки на уборку. Но они уже устали и одна другой — по слуху — ночью жаловаться стали на азартную старуху. «Нету отдыха нам сроду, мы ж теперь не в прежней силе, и в тепло и в непогоду сколько верст мы измесили! Поднимаясь до рассвета, дотемна ходя полями, не однажды всю планету мы промеряли шагами…» Но старуха непрестанно всё идет, шепча невнятно, как волна по океану, то туда, а то обратно. Этот путь и эти сроки, эти тихие деянья не похожи ли на строки легендарного сказанья! <1969>

С

ЛАТЫШСКОГО

Ояр Вациетис

365. КАВАЛЕРИЯ

Армии еще есть и, наверное, будут, но у ракет нет и не будет жесткого и трепетного живого хвоста, и у танков не вырастут конские гривы. Кавалерия! ты отслужила свой срок. Но нельзя же расстаться с тобою безмолвно и позволить, чтоб ты незаметно ушла. На гремящих тачанках везла ты грядущее наше, на клинках беспощадных ты ветер свободы несла. Кони, павшие в битвах, простите своих конармейцев, тех, что, руки раскинув, валились из седел ничком. Кони, павшие в сечах, простите героев за то, что не всегда они сено умели для вас находить. Кони! Павшие кони! Простите нам то, что от пастбищ в дни войны вам пришлось на фашистские танки идти. Ваши всадники сами летели навстречу металлу; в исторических седлах вы красные души несли. Впрочем, вряд ли известно вам, кони, что такое душа. Мы простились. Уходит со сцены кавалерия наша, королева гражданской войны. Мы простились с тобой. Но ты врублена шашкой навеки в нашу память и книги и в блещущий вечный гранит. По весенним ночам оживают бумага и камень, со страниц и кладбищ воскрешенное ржанье звучит. Бьют копытами кони, почуяв отталую землю, рвутся в поле… Им хочется мирную землю пахать. <1960>

С КИРГИЗСКОГО

Темиркул Уметалиев

366. АРКЫТ

Навеки проклят королевский строй, нет красоты в короне золотой, — зачем же ты в своем стихотворенье сравнил Аркыт с короной, сверстник мой? Зеленый шум его ветвистых крон живей и чище всяческих корон. Мой милый край, наш край высокогорный из соловьев и листьев сотворен. И ханы, и цари, и короли в небытие бесславное ушли, а ты опять цветешь, благоухая, лесная сказка неба и земли. Ты словно свадьба вешняя, Аркыт, ты всем, прекрасен и для всех открыт. Трель соловьев твоих, не умолкая, в моей душе магически звучит. Мне по сердцу твой лиственный наряд, естественней, чем он, — найдешь навряд. Чужды тебе и золото, и пурпур, продажный блеск покоев и палат. Твой утренний стремительный ручей журчит, как песня, в памяти моей. Я не отдам одной зеленой ветки за одеянья ханов и царей. <1962>

Кубанычбек Маликов

367. ЛИРИКА

Не за бумагой и столом — Я лириком в то время стал, Когда взрывчаткой и кайлом В горах дорогу пробивал. Пусть о влюбленных день и ночь Поэты-лирики поют, А для меня в любом труде Любовь и лирика живут. Живи же, лирика моя, Не угасай, не умирай И вечным пламенем своим Сердца и души согревай. <1962>

С ТАДЖИКСКОГО

Мирзо Турсун-заде

368. ВЕКОВОЙ ДУБ

Могучий дуб, ты прожил семь веков под сенью проходящих облаков. Но до сих пор, как в ранние года, твоя листва шумна и молода. Случилось мне войти в счастливый день под эту историческую тень. Шумит его былинная листва, как будто бы старинные слова, и прошлые событья наяву мне светятся сквозь вечную листву. Я слушаю его рассказ о том, как он служил Хмельницкому шатром, как мчались в битву, выдернув клинки, чубатые казацкие полки. Семи столетий ты свидетель был и ничего на свете не забыл. Недвижный сторож неба и земли, перед тобой столетья протекли. Осталось семь столетий позади с тех пор, как жил великий Саади. Здесь расстилался утренний туман, а там в те дни писался «Гулистан». Могучий дуб, свидетель тех времен, ты в будущее время устремлен. Семьсот метельных приднепровских зим, и всё же ты остался молодым. Живи,

шуми. И этот братский край своим зеленым шумом украшай! <1962>

Абдумалик Бахори

369. ВАХШСКАЯ ЗЕМЛЯ

Давным-давно, в какой-то прошлый век, жил одинокий старый человек. Он жил тихонько в хижине своей под мирной сенью ивовых ветвей. Однажды утром, покорясь судьбе, он срезал посох ивовый себе. И посох тот лишившемуся сил — хотя б отчасти — юность возвратил. Вот почему уже на склоне дней решил старик проведать сыновей. И тотчас же — про посох не забудь! — отправился в благословенный путь. Вот он уже — а путь неближним был — на землю Вахша медленно вступил. Вот он уже, не сразу, а с трудом, нашел сыновний неприметный дом. И у калитки — прям, а не сутул — свой посох в землю вахшскую воткнул. Гостя в кругу внимательно-родном, он вспомнил вдруг о посохе своем. А посох тот, хоть малый срок прошел, за этот срок едва ли не расцвел. Из почвы щедрой набираясь сил, он прямо в недра корни пропустил… Я вам изустный дедовский рассказ переложил, как слышал, без прикрас. Теперь пора о том повествовать, что самому случилось увидать. Как тот старик, не в шутку, а всерьез затосковал я по Долине роз. И в тот же день, собравшись поскорей, поехал в гости к родине своей. В краю освобожденного труда кипела урожайная страда. Его народ — а он совсем не мал — на картах хлопка хлопок собирал. Трудились тут едва ли не с зари и героини и богатыри. Тебя, мой край, в советский этот век преобразил советский человек. Отсюдова, как на осенний пир, везут гранаты и везут инжир. Из тех траншей, что выкопаны тут, лимоны золотистые цветут. Течет отсюда белая мука и белые потоки молока. Попробуй-ка исчислить без труда всё, что дает привахшская страда. Наверно, нету ни в одной из стран такой долины, мой Таджикистан. Она лежит на утренней земле, как дастархан на праздничном столе. <1962>

Шохмузаффар Едгори

370. ПОСОХ СТАРОСТИ

Шествуют куда-то напрямик оба-два — старуха и старик. Шествуют бок о бок, не спеша, как одна взаимная душа. То ли он наперсницу забот под руку внимательно ведет; то ли, понимания полна, помогает спутнику она. Смолоду на дворике села их любовь, как яблонька, росла. А теперь надежно служит им обоюдным посохом одним. <1962>

С ТАТАРСКОГО

Фатих Карим

371. «Не повторяй: „Люблю, люблю“…»

Не повторяй: «Люблю, люблю»,— признания — пустяк, а сердце первую любовь почувствует и так. Оно почувствует само — ты любишь или нет. Оно не ожидает слов, без слов дает ответ. Ты даже не заметишь сам, опомнясь лишь потом, как губы сблизятся твои с ее безмолвным ртом. Коль полюбил — не разлюби. Не любит — не тоскуй… О, буря вешняя любви и первый поцелуй! <1957>

372. ЗА СЧАСТЬЕ РОДИНЫ МОЕЙ

Наутро будет грозный бой. Мне сердце говорит само, что, может, я сейчас пишу свое последнее письмо. Наутро будет шквал огня. В окошко малое сейчас на солнце красное гляжу я, может быть, в последний раз. Я буду сокрушать врага и как поэт и как солдат. А коль погибну — жизнь мою мои детишки повторят. Останется весь вешний мир — благоуханные сады, и на полянах меж цветов мои останутся следы. Не надо плакать надо мной… Ведь это словно песню спеть — за счастье Родины своей на поле боя умереть. <1968>

373. МОРОСИТ И МОРОСИТ

Беспросветно дождь осенний моросит и моросит. Милый друг раскинул руки, губы стиснул и молчит. Что погибнет мой товарищ, я не думал, не гадал. От немецкой вражьей пули на разведке он упал. От дождя намокли спины. Все товарищи молчат. Только скорбные лопаты в яме глинистой стучат. Эта страшная работа нам куда как нелегка: под молоденькой сосенкой мы хороним паренька. Молча мы могилу роем, ветер стонет и свистит, да осенний мелкий дождик моросит и моросит. <1968>