Стихотворения и поэмы

Полежаев Александр Иванович

Когда, отважный, вне законов, Как повелительное зло, Он диадимою Бурбонов Украсил дерзкое чело; Когда, летая над землею, Его орлы, как будто мглою, Мрачили день и небеса; Когда муж пагубы и рока Устами грозного пророка Вещал вселенной чудеса; Когда воинственные хоры И гимны звучные певцов Ему читали приговоры И одобрения веков; И в этом гуле осуждений, Хулы, вражды, благословений Гремел, гремел, как дикий стон, Неукротимый и избранный Под небом Англии туманной Твой дивный голос, о Байрон!.. Тогда, тогда в садах Лицея, Природный русский соловей,

Весенней жизнью пламенея, Расцвел наш юный корифей. И гармонические звуки Его младенческие руки Умели рано извлекать; Шутя пером, играя с лирой, Он Оссиановой порфирой Хотел, казалось, обладать… Он рос, как пальма молодая На иорданских берегах, Главу высокую скрывая В ему знакомых облаках; И, друг волшебных сновидений, Он понял тайну вдохновений, Глагол всевышнего постиг, Восстал, как новая стихия, Могуч, и славен, и велик,— И изумленная Россия Узнала гордый свой язык!

3

И стал он петь, и всё вокруг него внимало; Из радужных цветов вручил он покрывало Своей поэзии нагой. Невинна и смела, божественная дева Отважному ему позволила без гнева Ласкать, обвить себя рукой И странствовала с ним, как верная подруга, По лаковым парке блистательного круга Временщиков, князей, вельмож, Входила в кабинет ученых и артистов И в залы, где шумят собрания софистов, Меняя истину на ложь! Смягчала иногда, как гений лучезарный, Гонения судьбы, то славной, то коварной, Была в тоске и на пирах, И вместе пронеслась, как буйная зараза, Над грозной высотой мятежного Кавказа И Бессарабии в степях. И никогда, нигде его не покидала; Как милое дитя, задумчиво играла Или волной его кудрей, Иль бледное чело, объятое мечтами, Любила украшать небрежными перстами Венком из лавров и лилей. И были времена: унылый и печальный, Прощался иногда он с музой гениальной, Искал покоя, тишины; Но и тогда, как дух приникнув к изголовью, Она его душе с небесною любовью Дарила праведников сны. Когда же, утомясь минутным упоеньем, Всегдашним торжеством — высоким наслажденьем, Всегда юна, всегда светла — Красавица земли, она смыкала очи, То было на цветах, а их во мраке ночи Для ней рука его рвала. И в эти времена всеведущая Клио Являлась своему любимцу горделиво, С скрижалью тайною веков; И пел великий муж великие победы, И громко вызывал, о праотцы и деды, Он ваши тени из гробов!

4

Где же ты, поэт народный, Величавый, благородный, Как широкий океан, И могучий и свободный, Как суровый ураган! Отчего же голос звучный, Голос, с славой неразлучный, Своенравный и живой, Уж не царствует над скучной, Полумертвою душой, Не владеет нашей думой, То отрадной, то угрюмой, По внушенью твоему? Не всегда ли безотчетно, Добровольно и охотно Покорялись мы ему? О так! О так! Певец Людмилы и Руслана, Единственный певец волшебного Фонтана, Земфиры, невских берегов, Певец любви, тоски, страданий неизбежных,— Ты мчал нас, уносил по лону вод мятежных Твоих пленительных стихов, Как будто усыплял их ропот грациозный, Как будто наполнял мечтой религиозной Давно почивших мертвецов. И долго, превратясь в безмолвное вниманье, Прислушивались мы, когда их рокотанье Умолкнет с отзывом громов. Мы слушали, томясь приятным ожиданьем, И вдруг, поражена невольным содроганьем, Россия мрачная в слезах Высоко над главой поэзии печальной Возносит не венок… но факел погребальный, И Пушкин — труп, и Пушкин — прах!.. Он прах!.. Довольно! Прах, и прах непробудимый! Угас и навсегда, мильонами любимый, Державы северной Боян! Он новые приял, нетленные одежды И к небу воспарил под радугой надежды, Рассея вечности туман!

5

Гимн смерти

Совершилось! Дивный гений! Совершилось: славный муж Незабвенных песнопений Отлетел в страну видений,

С лона жизни в царство душ! Пир унылый и последний Он окончил на земле, Но, бесчувственный и бледный, Носит он венок победный На возвышенном челе. О, взгляните, как свободно Это гордое чело! Как оно в толпе народной Величаво, благородно, Будто жизнью расцвело. Если гибельным размахом Беспощадная коса Незнакомого со страхом Уравнять умела с прахом,— То узрел он небеса! Там, под сению святого, Милосердного творца, Без печального покрова Встретят жителя земного, Знаменитого певца. И благое провиденье Слово мира изречет, И небесное прощенье, Как земли благословенье, На главу его сойдет. Тогда, как дух бесплотный, величавый, Он будет жить бессумрачною славой; Увидит яркий, светлый день, И пробежит неугасимым оком Мильон миров в покое их глубоком Его торжественная тень! И окружит ее над облаками Теней, давно прославленных веками, Необозримый легион: Петрарка, Тасс, Шенье — добыча казни… И руку ей с улыбкою приязни Подаст задумчивый Байрон. И между тем, когда в России изумленной Оплакали тебя и старец и младой И совершили долг последний и священный, Предав тебя земле холодной и немой, И, бледная, в слезах, в печали безотрадной, Поэзия грустит над урною твоей,— Неведомый поэт, но юный, славы жадный, О Пушкин, преклонил колено перед ней! Душистые венки великие поэты Готовят для нее, второй Анакреон, Но верю я — и мой в волнах суровой Леты С рождением его не будет поглощен: На пепле золотом угаснувшей кометы Несмелою рукой он с чувством положен!

Утешение

Над лирою твоей разбитою, но славной Зажглася и горит прекрасная заря! Она облечена порфирою державной Великодушного царя. 2 марта 1837

96. <Отрывок из письма к А. П. Лозовскому>

Вот тебе, Александр, живая картина моего настоящего положения:

………………………………………………… ………………………………………………… ………………………………………………… Но горе мне с другой находкой: Я ознакомился — с чахоткой, И в ней, как кажется, сгнию! Тяжелой мраморною плитой, Со всей анафемскою свитой — Удушьем, кашлем, — как змея, Впилась, проклятая, в меня; Лежит на сердце, мучит, гложет Поэта в мрачной тишине И злым предчувствием тревожит Его в бреду и в тяжком сне. «Ужель, ужель, — он мыслит грустно,— Я подвиг жизни совершил И юных дней фиал безвкусный, Но долго памятный, разбил! Давно ли я в оргиях шумных Ничтожность мира забывал И в кликах радости безумных Безумство счастьем называл? Тогда — вдали от глаз невежды Или фанатика глупца — Я сердцу милые надежды Питал с улыбкой мудреца И счастлив был! Самозабвенье Плодило лестные мечты, И светлых мыслей вдохновенье Таилось в бездне пустоты. ………………………………………… ………………………………………… С уничтожением рассудка, В нелепом вихре бытия, Законов мозга и желудка Не различал во мраке я. Я спал душой изнеможенной, Никто мне бед не предрекал, И сам — как раб, ума лишенный,— Точил на грудь свою кинжал; Потом проснулся… но уж поздно: Заря по тучам разлилась — Завеса будущности грозной Передо мной разодралась… И что ж? Чахотка роковая В глаза мне пристально глядит И, бледный лик свой искажая, Мне, слышу, хрипло говорит: „Мой милый друг, бутыльным звоном Ты звал давно меня к себе; Итак, являюсь я с поклоном — Дай уголок твоей рабе! Мы заживем, поверь, не скучно: Ты будешь кашлять и стонать, А я всегда и безотлучно Тебя готова утешать…“» Декабрь 1837