Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Возвратясь на родину, Уткин, вдохновленный беседами и советами Горького, заканчивает первый вариант поэмы «Милое детство». Приехав вскоре после возвращения из-за границы в Баку, он публикует главы из поэмы в газете «Бакинский рабочий». Одновременно поэт продолжает отделывать и «шлифовать» поэму. Сохранившиеся рукописи «Милого детства» показывают, что работал он неутомимо, переделывая еще и еще раз уже написанные, казалось бы, вполне готовые главы.
На некоторое время Уткин, раздраженный внутрилитературными «распрями», прерывает работу над «Милым детством»: в июле 1928 года он пишет поэму «Шесть глав». В произведении этом, злом, озорном и желчном, звучит запальчивый, срывающийся от обиды голос, — негодование автора порой перехлестывает через край, в ущерб мастерству; написана поэма поспешно, местами — небрежно. Однако, несмотря на это обстоятельство, а также на «зашифрованность» поэмы (сюжет преподнесен в виде сна), она достаточно ясно выражает ненависть автора к бюрократам, перестраховщикам и лицемерам.
Именно равнодушные чиновники от литературы (такие, как Д. Ханин, А. Воронцов и
«Милое детство» — может быть, самая «субъективная» вещь из всего созданного Уткиным. Субъективная в том смысле, что личность автора и облик героя как бы слиты воедино. Обо всем — с точки зрения подростка-полубеспризорника, озлобленного — и нежного, циничного — и «с детства — романтика», стоящего на один шаг от преступления и на столько же от подвига. Больше всего он любит, лежа на крыше, плевать оттуда вниз — «на весь божий пошленький уездный мир». Ненависть к миру затхлой, мещанской морали, в котором он вырос, — вот что движет поступками этого, пока еще не состоявшегося человека. Совершенно сознательно Уткин отбросил литературный, «добродетельный» вариант первой части. В этом варианте мотив ненависти к мещанскому «царству» отсутствовал полностью, хотя герой выглядел, быть может, более «положительным». Но «положительность» как раз и не была ему нужна. Привлекательность поэмы в том, что герой ничего о себе не скрывает. Не скрывает, что в мире, где все ему враждебно, он стал уличным мальчишкой не столько виной обстоятельств, сколько, так сказать, по влечению сердца, вернее — от ненависти к тетке, которая для него этот мир олицетворяла. Резким, угловатым, озорным мальчишеским языком, в который прочно вросли «полублатные», жаргонные словечки, рассказывает он о себе. О том, как тетка, вторгшись в его вольную, беспризорную жизнь, решила «посвятить» его «господу и торговле». О том, как в его мозгу зародилась мысль «угробить» тетку. О том, как к этому представился удобный повод, но судьба распорядилась иначе…
«Я хочу показать, — писал Уткин Горькому 3 октября 1928 года, — …силу органической чистоты человека, так сказать, врожденность совести… хочу привести из ночлежки человека в революцию. И особенно поэтому… я стараюсь показать влияние природы на человека». [18] И действительно, где бы ни был герой и что бы ни делал, его сопровождает неизменный спутник — природа. Ибо любовь к природе — другая движущая поступками героя сила. Парень талантлив — потому что он умеет смотреть и выражать то, что видит, на своем колоритном жаргоне. Воробьи у него «бренчат», «на белопером снегу воронье мечет трефовые карты», облако «покачало седой головой», дождь «на цыпочках прошел». И все это он умудряется видеть, можно сказать, «между делом». Вот, например, герой не успел еще прийти в себя от удивления по поводу неожиданной смерти тетки, а он уже — с непосредственностью подростка! — замечает, что канарейки «поют и прыгают в клетке» —
18
Письмо от 3 октября 1928 г. — Архив А. М. Горького. Институт мировой литературы им. А. М. Горького (ИМЛИ).
В герое «Милого детства» жива душа именно потому, что, ненавидя мир тетки, он любит и противопоставляет этому миру свой— полный красок, цветов, запахов. Только людей в этом мире он пока не обрел, ибо сомнительный его дружок Костя — это товарищ поневоле, а Леля — у Лели есть папа и трехэтажный дом, этим все сказано. И вот, после всех передряг, герой с приятелем босиком уходят прочь из Иркутска, в туманную даль, «на восток», — так в 1929 году завершалось «Милое детство».
После двухлетнего перерыва поэт вернулся к поэме и в 1932–1933 годах закончил ее, написал финальную главу и эпилог. В последнюю главу он вложил то, о чем прежде намеревался рассказать во второй части трилогии — «Гражданская война»; в эпилоге же обозначил те вопросы, которые должны были стать темой третьей части — «Современность». Поэма получила органичное завершение, а ее герой — отчаянный и неприкаянный, но чистый и подлинный — обрел «настоящую жизнь». Настоящую не только потому, что бежавшим из Иркутска паренькам посчастливилось наткнуться на отряд красных и остаться в нем, — решить вопрос таким образом было бы чересчур несложно. Главное в том, что герою пришлось подвергнуться испытанию на подлинность в нем человека, — и испытание это он выдержал. В один «прекрасный» день, убедившись внезапно,
Сомнительная, «полублатная» биография кончилась; в преддверии биографии революционной поэт расстается с героем, предоставляя (в эпилоге) читателю свободу размышлять над его дальнейшей судьбой.
Острая конфликтность поэмы, ее психологизм, оригинальный, смелый и образный язык давали право поставить «Милое детство» рядом с «Повестью о рыжем Мотэле».
Однако это любимое детище Уткина в печати одобрения не получило, ни тогда, когда автор печатал первые главы, ни после выхода ее отдельной книжкой в 1933 году. Нападки на поэта продолжали усиливаться. Во многом это связано было с общей ситуацией, сложившейся в конце 20-х — начале 30-х годов в литературе, когда развитие ее было осложнено диктаторскими требованиями разных писательских объединений и группировок, претендовавших на законодательное руководство советской литературой. Эпоха требовала не только умения рассказать о том новом, что создавалось во всех концах страны в годы первой пятилетки и индустриализации; не только публицистической остроты пера при обращении к теме кризиса в капиталистических странах и обострения международных отношений. Время требовало также углубленного проникновения в суть происходящего и, конечно, во внутренний мире нового человека. Между тем некоторые поэты, в частности А. И. Безыменский, а также критики начали с вызовом декларировать ненужность, даже вредность лирики в годы «великих конструкций», проповедовать суровый аскетизм, переключение личной жизни в область жизни коллективно-производственной, переживаний отдельной личности — в сферу переживаний исключительно социальных. Упрощая задачи, стоящие перед литературой, а также опираясь на неверный лозунг «союзник или враг», некоторые деятели РАППа выступили инициаторами травли и вульгарного толкования творчества писателей, не подчинявшихся рапповским установкам, и вдобавок — «непролетарского» происхождения или не состоявших в РАППе. В числе последних оказался и Уткин. В апрельском номере «Молодой гвардии» за 1929 год появилась статья под грозным, «пригвождающим» названием: «Иосиф Уткин как поэт мелкой буржуазии». В ней по пунктам «доказывалось», что все без исключения темы поэзии Уткина, равно как и подход поэта к изображаемому, «вырисовывают… социально-психологический образ — „мещанина“».
Подобные выступления и настроения сделали свое дело: Уткин и впрямь уверовал на какое-то время в собственную «мелкобуржуазность». Внушив себе, что выражение человеческих чувств в его творчестве — это издержки «буржуазного миросозерцания» и результат влияния «формализма и эстетства», поэт декларативно отрекся от своего лирического «я»:
А нам не положено вброд Плестись по сердечным постоям, Когда современность берет Девятый в бетон Днепростроя.(«Проблема формы»)
Под этим лозунгом идет развитие поэзии Уткина в 1929–1931 годы. Каясь в «отсутствии классовой четкости» в собственной лирике, Уткин обещает, что новые его работы будут свидетельствовать о происшедшем в его миросозерцании «переломе». [19] Эти новые работы появляются в январском номере «Молодой гвардии» за 1930 год. В первой из них — программном стихотворении «Герой нашего времени» (1929) — поэт провозглашает новую тему и нового героя своего творчества. Задача поэта отныне — писать о рабочей Москве, о трудовом дне рабочих, «кроющих» абстрактный «чудовищный» бак, о возвращающемся после работы домой усталом «соседе» (также обрисованном совершенно обобщенно). В другом программном стихотворении, «Проблема хлебопшена» (1929), автор пытается говорить уже непосредственно от имени нового героя, который (опять-таки надуманно) решает дилемму: что в первую очередь нужно «питать»: собственные желудки или плавильную печь? Второе — безоговорочно решает герой (и поэт вместе с ним), — дабы не возродился в стране «трехцветный позор» (империя), страшные призраки которого он совершенно явственно себе представляет. Стихотворение это, как и другие подобного рода, написано в несвойственном Уткину схематичном и весьма примитивном плане. Мысль, выраженная в заключительном аккорде стихотворения: «личность, домашности — в стороне, — давайте скажем стране» — звучит неточно и неубедительно, а главное — упрощенно. Проблему нехватки «хлебопшена», то есть временных материальных затруднений, поэт неправомерно связывает с необходимостью оставить на время «в стороне» человеческую личность вообще…
19
Иосиф Уткин. Признаю свои ошибки. — «Комсомольская правда», 1929, 21 декабря.