Стихотворения, не вошедшие в сборники
Шрифт:
Внизу под пеплом город рдеет.
Я молчу — молчи и ты.
Ожиданье молчать умеет,
Целую молча улыбку твою,
В свете медном звездных гроздей.
Я сегодня ночью себя убью:
Милая, милая, насмотрись же на звезды!
О ТУНДРЕ
Писать роман — какое бремя!
Писать и думать: не поймут…
Здесь, на чужбине, в наше время,
Еще тяжеле этот труд.
А кончил — «не противься злому»:
Идешь
Антону Крайнему любому —
В его безжалостную пасть.
Не жди от критиков ответа,
Скорее жди его от нас:
Ведь всем известно, что поэты
Проникновенней во сто раз.
И по заслугам оценив, мы
Давно б воспели твой роман.
Но только… нет на «Тундру» рифмы…
И в этом весь ее изъян.
1926
Paris
«Люблю огни неугасимые…»
Люблю огни неугасимые,
Любви заветные огни.
Для взора чуждого незримые,
Для нас божественны они.
Пускай печали неутешные,
Пусть мы лишь знаем,— я и ты,—
Что расцветут для нас нездешние
Любви бессмертные цветы.
И то, что здесь улыбкой встречено,
Как будто было не дано,
Глубоко там уже отмечено
И в тайный круг заключено.
ОКТЯБРЬ
Чуть затянуто голубое
Облачными нитками.
Луг, с пестрой козою,
Блестит маргаритками,
Ветки, по-летнему знойно,
Сивая слива развесила,
Как в июле — все беспокойно,
Ярко, ясно и весело.
Но длинны паутинные волокна
Меж высокими цветами синими.
Но закрыты милые окна
На даче с райским именем.
И напрасно себя занять я
Стараюсь этими строчками:
Не мелькнет белое платье
С лиловыми цветочками…
1926
Le Cannet
ОТРАЖЕННОСТЬ
Опять ты зреешь золотистой дыней
На заревом небесном огороде,
И с каждым новым вечером — пустынней
Вокруг тебя, среди твоих угодий.
И с каждым вечером на желтой коже
Сильней и ярче выступают пятна:
Узор, как будто на лицо похожий,
Узор тупой, привычно-непонятный.
Всё это мне давным-давно знакомо!
Светлей, круглись и золотей бессонно.
Я равнодушен к золоту чужому,
Ко всем на свете светам — отраженным.
ДВЕ
Она войдет, земная и прелестная,
Но моего ее огонь не встретит.
Ему одна моя любовь небесная,
Моя прозрачная любовь ответит.
Я обовью ее святой влюбленностью,
Ее, душистую, как цвет черешни.
Заворожу
Отдам, земную, радости нездешней.
А пламень тела, жадный и таинственный,
Тебе, другой, тебе, незримой в страсти.
И ты придешь ко мне в свой час единственный,
Покроешь темными крылами счастья.
О, первые твои прикосновения!
Двойной ожог невидимого тела.
И путь двойной — томления и дления
До молнии, до здешнего предела.
1915 — 1927
СТИХОТВОРНЫЙ ВЕЧЕР В «ЗЕЛЕНОЙ ЛАМПЕ»
Перестарки и старцы и юные
Впали в те же грехи:
Берберовы, Злобины, Бунины
Стали читать стихи.
Умных и средних и глупых,
Ходасевичей и Оцупов
Постигла та же беда.
Какой мерою печаль измерить?
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что это не навсегда!
В «Зеленую Лампу» чинную
Все они, как один,—
Георгий Иванов с Ириною;
Юрочка и Цетлин,
И Гиппиус, ветхая днями,
Кинулись со стихами,
Бедою Зеленых Ламп.
Какой мерою поэтов мерить?
О, дай им, о, дай им верить
Не только в хорей и ямб.
И вот оно, вот, надвигается:
Властно встает Оцуп.
Мережковский с Ладинским сливается
В единый неясный клуб,
Словно отрок древнееврейский,
Заплакал стихом библейским
И плачет и плачет Кнут…
Какой мерою испуг измерить?
О, дай мне, о, дай мне верить,
Что в зале не все заснут.
31 марта 1927
ТРОЙНОЕ
Тройною бездонностью мир богат.
Тройная бездонность дана поэтам.
Но разве поэты не говорят
Только об этом?
Только об этом?
Тройная правда — и тройной порог.
Поэты, этому верному верьте.
Только об этом думает Бог:
О Человеке.
Любви.
И Смерти.
ЕЙ В THORENC
В желтом закате ты — как свеча.
Опять я стою пред тобой бессловно.
Падают светлые складки плаща
К ногам любимой так нежно и ровно.
Детская радость твоя кротка.
Ты и без слов, сама угадаешь,
Что приношу я вместо цветка…
И ты угадала, ты принимаешь.
БЕЛГРАД
Он до сих пор тревожит мои сны…
Он символ детства, тайного мечтанья,